Нетронутые снега - [25]

— Это еще что? — изрек свое слово и Сохатый. — Вот я знаю одну диковину еще почище твоей. Ужахнешься! Было это на одном прииске…

Все окружающие смолкли, ожидая интересного рассказа.

— И было это не так давно. Работал там старый кузнец. Молотобойцем у него был Наум, недюжинной силы человек. Про его силу можно рассказывать несколько вечеров подряд. По всей округе неслись слухи о великом мастере-кузнеце. Кузница стояла на отшибе, в густом березняке. Ночью ходить, это верно, страшновато, я сам бывал не один раз. Так и кажется, что тебя кто-то схватит. А лес над тобой — уу, уу! Народ, известно, без придумки жить не может. Вот и стали слагать разные небылицы. Один скажет, другой прибавит, чтобы еще красивей да чуднее оно было. Говорили, что ночами слышно, как гудит мех, стучит молот, а из трубы летят искры, что творится бешеная работа, а на утро стоят уже готовые окованные ходки, таратайки, полный угол накованных подков. Чего только ни говорил народ про старика! А по правде говоря, эти самые подковы да прочая ерунда были его маскировкой. Ковал же он ненависть ко всей царевой челяди. Потихоньку ковал старик, помаленьку собирал и ковал воедино, а искры летели из его кузницы, разлетались по всей золотой тайге и зажигали новые огни. Здорово ковал старик! Говорили, что он молотком играет, как Ситька-музыкант, которого всегда приглашали с его скрипкой на большие свадьбы. Ну, куда там Ситьке! Куда! Старик его побивал. Он такие вещи выигрывал молотком со своим молотобойцем, что и рассказать невозможно. Разговоры шли да шли. Дошла весть и до начальства. Вот однажды с двумя казачками и прискакал пристав да прямо к кузнице. Старик с Наумом были там.

«А ну, старина, — сказал пристав, — покажи удаль, как ты владеешь своим ремеслом!»

Старик даже растерялся. Шутка ли! Сам пристав приехал посмотреть на его мастерство! Взглянул на Наума. А Наум стоит с молотом на плече, как будто ни в чем не бывало. Хоть и оробел старик, но быстро скумекал. Ловко повернулся, схватил клещи, выдернул из горна кусок железа, на лету перехватил его и ударил о наковальню. Сноп искр полетел под ноги приставу.

Кузнец начал ковать.

Да разве расскажешь, как было-то на самом деле! Каждый удар у старика — точный, куда там! Послушно было годами ученое тело, и трудно разобрать, где начинается рука, а где кончается молоток.

Наум гулко вторил ему своим молотом. Пристав внимательно смотрел и вдруг…

Сохатый замолчал, как заправский рассказчик, на самом интересном месте, вытащил кисет, свернул папиросу, лизнул бумагу, прикурил, глубоко затянулся. Все застыли, затаив дыхание. С подтаявшего окна ударилась об пол капля, прозвучала, как удар молотка.

— И вот, — продолжал Сохатый, — до уха пристава донесся в перезвоне молоточка и молота такт «Барыни», самой настоящей «Барыни», какую играл музыкант Ситька на своей скрипке. Пристав стоял, шевелил от удивления и ужаса усами. А «Барыня» так и выигрывает, так и выплясывает из железного звона, как живая. Скажи ты!

Железо остывало, музыка шла к концу. Молоток еще взвился несколько раз кверху, ударил мелкой дробью и лег набок. Наум вскинул молот на плечо, а в щипцах у кузнеца была готовая настоящая подкова, выкованная с музыкой.

Пристав стоял и не верил своим глазам. Потом он как будто очнулся, икнул, вроде, и важнецки разгладил усы. Делать было нечего. Вытащил два гривенника и положил на наковальню. Один, значит, кузнецу, а другой Науму. Была у них такая повадка: жертвовать за удаль.

Науму, как видно, показалось обидно, а может, и впрямь леший попутал, — Сохатый чуть улыбнулся. — И вот размахнулся он со всей своей мужицкой силой да как ахнул молотком прямо в орла, аж перья полетели. Шлепнулся молот о сталь наковальни. Отскочил кверху, пробил крышу, да и был таков. У Наума одна деревяшка в руках осталась. Видать, крепко парень держал черенок. Несколько дней искали молота и не нашли. Говорили, что черт подшутил над Наумом, но какой там черт!

— А пристав? — спросил кто-то.

— Ну, что пристав! Заскочил в седло, да и ускакал со своими казачками. Бывали, брат, диковины разные у нас на приисках.

Люди слушали, верили и удивлялись. Любит таежный народ интересные истории, были и сказки, любит в них веселое и жуткое. Каждый может что-нибудь рассказать.

— Вот я вам сейчас поведаю наш таежный сказ, — проговорил широкобородый приискатель, и снова в зимовье стало тихо. — А кто скажет, что я вру, тому глаз дам выколоть. Кому я ни рассказывал, мне все верили, — он поправил фитиль свечи и продолжал: — Где-то здесь, в наших далеких краях, жил был человек. И, сказывают, силы он был необыкновенной и правду любил большую народную. И знал этот человек все на свете. И даже, говорят, знал, где, в какой пади, в какой горе, по какой речке лежит золото, где тайга упрятала другую пользительность.

Ветер бил в пазы зимовья. Пламя на крохотном фитильке свечи трепетало, как сказочный мотылек, хотело сорваться и улететь. Причудливо изгибались тени людей на закопченных стенах.

Рассказчик разгладил бороду в золотых колечках.

— И стоило этому человеку появиться на прииске, люди сразу шли к нему слушать правду, просить мудрых советов, как им быть, что делать, чтобы паршивую житуху свою подналадить. И человек учил их. Его горячие, как огонь, слова разлетались птицами по всей тайге и зажигали веру в душах людей. Все это не глянулась хозяевам. И вот, как-то на перепутье, когда он шел с одного прииска на другой, — а ходил он в любое время: жара ли стоит, дождь ли идет проливной, или стужа стоит лютая, ему все нипочем. Он ничего не боится, а знай себе идет куда надо и дорогое слово правды несет людям…