Неторопливая машина времени - [23]

— Некоторое время осознание того, что я приобрел неизмеримо более обширные способности к восприятию, было для меня чем-то… почти религиозным, как это часто бывает с учениками. И я знал, что не смогу сохранить их после того, как откажусь от ухода.

Меланэ знает об этом достаточно, чтобы понять, что он имеет в виду; она слегка кивает головой. Ободрившись, Эгон развивает дальше свою мысль:

— Сначала это была настоящая пытка, когда я не мог избавиться от сожалений, что от всего у меня остались одни воспоминания. Даже сейчас мне иногда тяжело думать об этом.

— Но вы никогда не хотели забыть все, — закончила за него Меланэ.

— Это были прекрасные, замечательные воспоминания. — Чтобы не оставалось никакой возможности неправильно понять его, он добавляет:

— Мои воспоминания не имеют ничего общего с твоими, Меланэ.

— О, они далеко не все такие уж ужасные, — после паузы тихо произносит девушка.

Установившееся молчание затягивается. Эгон не собирается объяснять ей, что хорошие и плохие воспоминания невозможно разделить, что если они не соседствуют в мозгу, то просто не существуют. И он не будет говорить ей, что отказаться от части самого себя, каким бы не казался иногда необходимым этот отказ, значит, добровольно искалечить себя, и эту травму ничто не может излечить, даже мысли о том, что это плата за развитие, за жизнь. Конечно, так думает он, а другие могут думать иначе…

Молчание нарушает Меланэ.

— Вы ведь могли выбрать забвение вашей Путешественницы, — говорит она. Эгон едва не вздрагивает от неожиданности; это же надо, как она осмелела!

— Забыть целый год моей жизни, удивительный год, — осторожно произносит он, — и затем забыть последующие три года? Потому что без… моей Путешественницы я никогда не пришел бы в Центр, никогда бы не стал учеником. Забыть саму причину, из-за которой я решил забыть нечто? Разве это не было бы несколько нелогично?

— Забыть, что она, может быть, вернется, — говорит Меланэ. Она следит за его лицом с выражением, которое можно назвать… внимательным? Неужели она подвергла его какому-то испытанию? Неужели их отношения зашли так далеко?

— Ничто не замещает воспоминания, удаленные из памяти, — отвечает он. В конце концов, ведь речь сейчас идет прежде всего о Меланэ. — В памяти остается пробел, дыра между тем, чем ты был и чем ты стал.

— По словам Вирри, можно создать псевдо-воспоминания, — говорит девушка. Эгон напоминает себе, что она отнюдь не делится с ним своими намерениями, она просто испытывает себя (испытывает его?), просто играет с возможными вариантами выбора. Она играет: она действительно проделала за последнее время большой путь.

— Да, это возможно. Но зачем тогда путешествовать? Мы можем отправиться, благодаря Мосту, во Вселенные, отвечающие нашим самым тайным помыслам, в миры, которые соответствуют нашей наиболее глубинной сущности, которую мы не всегда знаем до начала пути, но которая понемногу все полнее и полнее открывается нам при каждом очередном Путешествии.

Он позволяет ей сделать вывод самостоятельно: если человек добровольно исказил самого себя перед уходом, будет ли Путешествие иметь ту же ценность? И, кстати, кто может быть в этом случае судьей? Путешественники уходят — ушли — уйдут — самостоятельно. И, в конце концов, только они могут быть судьями себе.

— Но если перед уходом невозможно принять себя таким, каков ты есть, — бормочет Меланэ, — как можно согласиться с тем, что ты узнаешь о себе в других мирах?

С облегчением и благодарностью — и также с оттенком меланхолии — Эгон возвращается к упрямой реальности, к своеобразию этой девушки: она извлекла из его слов отнюдь не то заключение, которое казалось ему неизбежным, а совсем другое, но точно также справедливое. Да, выбирает она, именно она.

— Но в общем-то вы совершенно правы, — заключает она, глядя на него с крайне серьезным видом, и ему хочется засмеяться и поцеловать ее, настолько неадекватным выглядит этот ее вывод.

— Это ты права, Меланэ, — почти шепчет он голосом, дрогнувшим от сдерживаемой нежности. Девушка смотрит на него с несколько смущенным видом. И когда она снова начинает говорить после продолжительного молчания, то затрагивает совершенно неожиданную тему:

— А можно, я тоже буду обращаться к вам на «ты»?

* * *

Последняя фаза тренировок Меланэ протекает без каких-либо происшествий, в то время, как зима укрепляется и наваливается всей своей тяжестью на Центр, а затем начинает понемногу отступать. Она готова к уходу, она должна вскоре уйти. Но она не уходит. И это понятно.

То и дело она отыскивает Эгона ради какого-нибудь пустячного повода: сыграть с ним партию в шахматы или в туо, помузицировать, поболтать о чем угодно — о тренировках, об аспирантах и даже о себе, иногда. Впрочем, все эти встречи протекают быстро, она не навязывается, не надоедает. Она просто стремится рассказать ему о себе, о том, чего она уже достигла, как продвигается в учебе, что ее путь остается прямым, как стрела. Короче, что она достойна его. Он прекрасно понимает это, но ничего не может изменить. Он слушает, как она то и дело сбивается на «вы», пытается выйти из положения, обходясь без местоимений, но когда ей не удается избежать злополучного «ты», она произносит его очень быстро, хлопая ресницами, чтобы не отводить глаза. Все, что он может сделать, это оставаться спокойным, несколько сдержанным; такое его поведение девушка переносит легче всего. Но он доволен ее успехами, он рад за нее, хотя и знает, чем закончатся такие отношения. Время, которое она не проводит с инструкторами или с ним, она использует для общения с другими стажерами или для работы в архиве. Она упорно учится. Как и раньше, она говорит мало, но уже не колеблется, когда нужно высказать свое мнение. Она улыбается, смеется и даже сердится; ее поведение лишено свирепой замкнутости, столь характерной для нее вначале. Разумеется, она еще не полностью избавилась от своей защитной брони, но она старается избавиться от нее, и позволяет видеть себя через щели.