Неторопливая машина времени - [22]

С сожалением, которое не смогло стереть время, Эгон снова повторяет себе, что он, по сути, очень мало знает о своей Талите. Повторяет с сожалением, в котором есть оттенок стыда; они говорили о самых разных вещах — разумеется, о других вселенных, о музыке, о любви, о жизни; он рассказывал ей о себе, подобно любому юноше, переполненному своими переживаниями… Да и как могло быть иначе? И она так чудесно умела слушать, так хорошо понимала его. Ей было тридцать пять, ему только восемнадцать; его больше интересовало то, чем он является для нее, чем то, чем она была для самой себя.

Лицо Меланэ поворачивается, наконец, к нему, проходя при этом через обычную последовательность быстрых метаморфоз: в профиль, в три четверти, анфас. Странно, но оно кажется умиротворенным — вероятно, этим оно обязано его экскурсии в свое прошлое. Эгон улыбается ей:

— У тебя не должно возникнуть проблем в связи с этим, — говорит он, чтобы завязать беседу.

Девушка кивает головой.

— Нет, конечно.

И после паузы:

— У меня и так хорошая память.

Вот, значит, в чем проблема.

— Слишком хорошая? — бросает Эгон, чтобы проверить свою догадку. Все правильно: лицо девушки освещает благодарная улыбка.

Противоположностью абсолютной памяти является абсолютное забвение; это первое, что должны были сказать ей наставники. Способность человеческого мозга к запоминанию хотя и огромна, но не бесконечна. Иногда приходится освобождать место для новых энграмм. А иногда Путешественники, прекращающие Путешествия, выбирают полное забвение, чтобы избавиться от воспоминаний о своих путешествиях. И абсолютное забвение — это своего рода гарантия безопасности: какой бы великолепной машиной для выживания не были Путешественники, они не всемогущи, и рано или поздно они могут оказаться в опасной ситуации; и есть знания, которые нельзя без риска передать в любые руки. Поэтому Путешественники могут по желанию избирательно забывать ту или иную информацию с такой же легкостью, с какой они ее запоминают.

— Что ты хотела бы забыть, Меланэ? — осторожно интересуется Эгон. В голубых глазах девушки что-то вспыхивает, прежде чем она отводит их в сторону. Эгон подавляет вздох. «Нет, моя дорогая я совсем не умею читать мысли, об этом нетрудно догадаться».

— Я не уверена, должна ли я забыть это, — бормочет Меланэ, и он не может не чувствовать восхищение — девушка продвинулась гораздо дальше, чем можно было подумать.

— Но ты хотела бы забыть? — снова спрашивает он. Девушка поворачивает к нему почти расстроенное лицо — она достаточно привыкла к нему, чтобы позволить себе проявить время от времени эмоции, даже самые яркие.

— Путешествие, — говорит она, — это… рождение заново. Я не хотела бы отправиться в Путешествие оставшись… грязной.

Эгон едва сдерживает улыбку. Он едва не возразил ей, что рождение — это всегда несколько «грязный» процесс, но промолчал, потому что Меланэ еще не готова воспринимать шутки.

— Значит, Путешествие — это рождение, Меланэ?

— Во всяком случае, появление на свет. Разве не так?

— Ты сама себя рождаешь. В другой вселенной ты не будешь ничем иным, кроме того, чем ты сама себя сделала.

— Но я могу выбрать, из чего я буду делать себя.

Ответ внезапный, словно шальная пуля. Эгон легко касается мягкой кожи книжного переплета. Он не спешит, ему нужно обдумать мысль, случайно пришедшую в голову. Не потому ли совсем другой кажется ему его Талита, и другими кажутся все остальные Талиты, прошедшие через Центр? Потому что они решили не уходить со всеми своими воспоминаниями? Но нет, нет, это невозможно, это неправдоподобно. Неужели его Талита могла отказаться от части самой себя, какой бы суровой она не была? Неужели она могла добровольно искалечить себя? Нет, только не она.

Но, может быть, Меланэ?

Огромность ответственности, которую возлагает на него эта девчонка, неожиданно раздражает его, и не только раздражает, но даже немного пугает. Ведь можно сколько угодно твердить, что выбор делают ученики, но нельзя не сознавать, что его мнение сыграло существенную роль в решении Меланэ. Поэтому, пусть ученики и свободны в своем выборе, но ответственности с преподавателя это не снимает. И у него нет даже привычного убежища верующих, убежденных, что все, что они — и их двойники в других вселенных — выбирают и делают, является частью великого божественного замысла.

— Когда я отказался от ухода… — Он замолкает, неожиданно рассердившись на самого себя. Неужели он снова будет использовать все ту же стратегию, снова будет говорить о том, что пережил нечто подобное — и совершенно иное? Но что тогда ему говорить? Исходя из чего он может быть таким, каким его ожидают увидеть, если не из того, каким он является на самом деле, каким был его личный опыт, пусть даже этот опыт будет относительным или сомнительным?

— Абсолютная память, — возобновляет он свой монолог, — не обязательно исчезает вместе со всем остальным, когда ты отказываешься уйти. Можно выбрать то, что ты хотел бы забыть.

Меланэ слушает, положив подбородок на ладони и упираясь локтями в колени, не сводя с него пристального взгляда голубых глаз. Она буквально впитывает в себя его слова. Эгон пытается примириться со своей неуверенностью, со своим раздражением — и своей тревогой — и продолжает: