Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции - [124]

Почти сразу после приезда Цветаевой арестовали ее дочь. Ариадна, повторяю, была искренне предана Советской власти, теперь она в тюрьме. Сама же Цветаева власть эту не переносила – ее не тронули. 10 октября 1939 г. арестовали мужа.

Она осталась с сыном абсолютно без средств. Ни о какой работе не могло быть и речи. Все от нее отвернулись, сторонились, боялись, чтобы их увидели вместе. Она поняла, что приехала из Франции в собственную могилу.

Сергея расстреляли 16 октября 1941 г. Цветаева это так и не узнала. Она ушла первой, добровольно. Пытки такой жизнью она выдержать не могла.

…Судьбой Генерального (с 1946 г.) секретаря Союза советских писателей А. А. Фадеева стал Сталин. Фадеев был человеком не только его времени, но и его, сталинских, дел. При нем он жил полнокровной и насыщенной жизнью – был настоящим хозяином разномастной писательской братии. Ахматова говорила про него: «В отличие от Софронова, Бубённова, Сурова, которые всегда были – нелюдь, Фадеев был – когда-то – человек и даже писатель» [638].

Правда, оторви Фадеева от его должности и от его времени, а оставь лишь его книги, о нем бы никто сегодня даже не вспомнил, ибо книги его уже давно не читают. Его основное литературное наследство – письма (их тьма) и речи (их также немало). Но они почти не изданы и их никто не знает, а там весьма многогранный и талантливо сделанный слепок целой эпохи истории советской литературы. Фадеев многих и многое знал.

Фадеев всю свою сознательную жизнь провел на посту: сначала в РАППе, затем в СП. Он жил не столько в литературе, сколько при литературе. И болел долго и неизлечимо вековечной русской болезнью – пил. Н. Иванова, исследовавшая его жизнь, отметила, что Фадеев обладал «изумительным чутьем и фантастической, почти звериной интуицией» [639]. Она его никогда не подводила.

В этом, вероятно, и надо искать разгадку его таинственного самоубийства. На сегодня существуют две основные версии.

Первая – после смерти Сталина и обнародования подноготной его культа он очень быстро почувствовал свою ненужность, к тому же и нелюбовь к себе Хрущева он также почувствовал сразу, а он всю жизнь был «любимой служкой».

Вторая – после смерти Сталина стали возвращаться безвинные жертвы режима, среди них масса писателей, к аресту которых Фадеев имел либо прямое, либо косвенное отношение. Но имел. Как с этим жить дальше?

Истинную причину его самоубийства сегодня установить невозможно. Не поможет, кстати, и его предсмертное письмо, ибо написано оно, судя по тексту, заранее и свидетельствует только об одном – к этому роковому шагу Фадеев шел долго. И сделал все спокойно и обдуманно. Даже письмо свое составил не столько для близких, сколько для истории. Знал ведь, что фигура он масштабная, что жизнь его (не книги, нет) долго еще будет интересна людям. Потому и решил написать:

«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно_невежест-венным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, – физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих… Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа… Нас после смерти Ленина низвели на положение мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это “партийностью”» [640].

Как считает В. Кардин, самоубийство Фадеева это и отказ от веры, заставлявшей его еще юношей сражаться за революцию, отказ от собственного творчества и – добавлю от себя – отказ от собственного многолетнего руководства советской литературой. А коли все это так, то у советской власти были все основания «не доверять писателям, остерегаться их» [641]. Ведь они эту самую власть – правда, каждый в меру своего дарования, но тем не менее – не ценили. Это главное…

Такова выборочная (крошечная, конечно) иллюстрация судеб некоторых известных деятелей советской науки и литературы. Не менее интересны и драматичны судьбы не упомянутых нами В. И. Вернадского, В. М. Бехтерева, А. В. Чаянова, А. А. Ахматовой, В. Э. Мейерхольда, И. А. Бродского, Н. А. Заболоцкого, М. А. Булгакова, Е. И. Замятина и еще многих и многих других.

Когда судили за тунеядство И. А. Бродского, то в зале суда отобранная для этого действа публика обменивалась возмущенными репликами. Одна из них показалась мне симптоматичной, даже знаковой:

__ Интеллигенты! Навязались на нашу шею.

Часть V А эти – кто?

Глава 23 Из казармы – в самоволку

Социальная утопия в сознании людей может жить неограниченно долго. В реальной жизни век ее скоротечен. Постепенно здоровые инстинкты общества берут верх, и жизненное пространство, пораженное утопией, начинает неуклонно, как шагреневая кожа, сокращаться, пока, наконец, не исчезнет совсем. Для людей тогда наступают самые тяжкие времена, ибо действие идеологического наркоза прекращается и они начинают страдать от жизни, к которой были не приучены и которая жестоко наказывает за измену ее нравственным и экономическим законам.

Когда в 70-х годах Генеральным секретарем ЦК КПСС, Председателем Президиума Верховного Совета СССР товарищем Леонидом Ильичем Брежневым было заявлено, что в СССР построено общество «развитого социализма», стало ясно, что утопия научного коммунизма себя исчерпала, а ее методическая основа ленинизм вступил, наконец, в заключительную фазу деградации. Ее в полном соответствии с бесславным завершением «победоносного шествия учения великого Ленина» можно поименовать фазой