Нет ничего невозможного - [12]

Передо мной книга, которую я уже пару раз перечитал, и я жалею, что оставил все остальные дома. Часы показывают только два времени: шесть утра, когда мы собираемся, чтобы позавтракать, и шесть вечера, когда встречаемся на ужин. Между этими точками нет ни часов, ни минут, ни секунд, только неопределенное время. «Блин, что за скука!» Мой взгляд блуждает, ожидая наткнуться хоть на что-то интересное. Это уже не тот взволнованный и обостренный взгляд, что в первые дни: глаза стали сухими от ветра и реагируют, только когда в тумане проглядывает невиданная ранее гора, на которую я мечтаю подняться, когда пробегает черный пес с таким же взглядом, как у меня, или когда облака вдруг принимают форму, напоминающую рисунок других облаков, какие бывают осенним вечером дома.

Сразу после приезда я посмеивался над Вивианом Брушезом[16], который при помощи швейцарского ножа превращал банки из-под колы в разнообразные фигурки; через пару дней я уже часами рассматриваю целую гору блестящих поделок. Среди них есть простые, такие как лицо или гора с лыжней, а есть сложные, например альпинист, который спускается дюльфером — по веревке, со страховочной системой и даже ледорубами. Пока он в тишине создает свои скульптуры, мы рассеянно смотрим и забываем о ходе времени.

Я наблюдаю, как Вивиан превращается в художника и творит, и одновременно отмечаю, что мне некомфортно в одежде. Проблема в трусах из шерсти мериноса. Когда я приехал, они были почти новыми, но уже несколько дней, как волокна истираются. Когда я взял в экспедицию всего две пары, чтобы сэкономить место (ведь авиакомпанией разрешен багаж не больше двадцати килограммов), я не подумал, что из-за стирки в жесткой ледниковой воде и из-за сухого воздуха шерстяные волокна ослабнут. В нижней части трусов появилась неизбежная дырка, в которую стала попадать одна из тестикул.

Будто за оружие, я хватаюсь за ручку и держу ее над белым листом бумаги. У меня нет идей. Вернее, есть, но только одна: все уже написано до меня. Остальное — плагиат. Мы просто повторяем, повторяем и повторяем одно и то же до отчаяния и не можем сказать ничего нового. Я просматриваю страницы тетрадки, которая годами сопровождает меня в путешествиях и экспедициях. Рассматриваю рисунки, которые делал, — прототипы обуви для высотных походов, палаток, более эффективных в плане ветра, или легких ледорубов. Читаю заметки в календаре: время и даты, то, чем именно я занимался, какие-то свои соображения, телефоны и контактные данные тех, с кем я познакомился в каком-то лагере и с кем никогда после этого не общался. Я останавливаюсь над текстом, который написал на Аляске, когда участвовал там в Mount Marathon. Это забег всего на пять километров, который начинается в Сьюарде, на уровне моря, и включает подъем на вершину за городком и спуск с нее, с перепадом высоты около тысячи метров. Я помню, что, когда я туда летел, задавался вопросом: стоит ли так далеко ехать, чтобы пробежать такую короткую дистанцию, минут на сорок. Тем не менее это оказался один из самых интересных забегов за всю мою жизнь:

«Я вспотел; пот течет по лицу, попадает в глаза, и их щиплет. Я вижу только собственные руки, которые упираются в колени и поочередно давят на ноги, заставляя их быстрее подниматься; если поднять глаза — вижу задницу Рики Гейтса. Я знаю, что выше нас ждет резкий уклон из черной земли, по которой мы поднимаемся, а еще выше — вершина, где можно будет развернуться назад. Дышать тяжело, и это заставляет меня смотреть вниз, на свои руки, которые давят на ноги. “Слушай, Рики, зачем нам это надо? Может, чуток расслабимся?” — думаю я. Но мы не сбавляем темпа, и когда я бросаюсь вперед изо всех сил, то пробую еще более высокую скорость. Я как следует вдыхаю и бегу. Мои голени никогда мне этого не простят, я уже много лет плохо с ними обращаюсь, и сейчас они напряжены сильнее, чем гитарные струны. Между двумя вдохами я успеваю провести рукой по лицу, чтобы вытереть пот со лба и глаз — они должны быть открыты, когда я со всей мощи побегу вниз по этим камням. Я добегаю до вершины и позволяю себе лишь один раз расправить легкие и набрать воздуха. А дальше начинается рок-н-ролл, который продолжится до финишной черты. Да, катиться вниз кубарем я тоже не хочу. Эта затея на всю ночь. Как говорят здесь, законы, конечно, существуют, но писали их где-то далеко. Я приехал из Европы, где трейлраннинг давно сводится к трейлу и всех это устраивает. Сейчас все вокруг опьянено свежим воздухом Аляски, и кровь из носу нужно бежать, бежать вверх, а потом вниз, и праздновать изо всех сил. Это — жизнь.

Когда кто-то становится авторитетом в своей области и поучает других, логично, что он будет защищать сформулированные им принципы как единственно правильные. Он попытается убедить следующие поколения, что для достижения успеха всем нужно следовать этим установленным правилам. Но сейчас 4:30 утра, всегда 4:30 утра, как говорил Чарльз Буковски. Мы так поглощены своим планом и желанием все сделать правильно, мы продолжаем с таким религиозным упорством, испытывая страх перед неизвестностью, что не поднимаем глаз от дороги и собственных рук, помогающих коленям. Мы не отдаем себе отчета в том, что соблюдаем правила, установленные первым человеком, который прошел пешком по дороге, где прежде ездили только на лошади, или тем, кто в одиночку поднялся более чем на восемь тысяч метров без кислорода, или тем, кто решил оставить дома крючья, веревки и систему безопасности, чтобы почувствовать слияние с отвесной стеной. Законы, которым мы следуем, устанавливали те, кто нарушал другие законы. Возможно, пора забыть о правилах и стереть то, что мы начали писать, — хотя иной раз чернила уже так впитались, что до белого листа не добраться. Рюкзак, наполненный опытом, должен быть источником ресурсов, но слишком часто это не более чем балласт, который не пускает нас в свободный полет».