Нет ничего невозможного - [14]

Как-то в те же годы мы с мамой и сестрой поехали в Экрен, что на юге французских Альп. Мы разбили базовый лагерь в кемпинге, где остановились, и выходили оттуда, чтобы ездить на велосипеде, бегать или подниматься в горы. Я узнал, что один из самых сильных бегунов того времени поднялся из этого самого кемпинга до Дом-де-Неж, то есть на четыре тысячи метров, за рекордные три часа. Мне было всего шестнадцать лет, у меня было мало опыта, и этот факт стал для меня стимулом попытаться подняться еще быстрее.

В одном из тех путешествий в Экрен я начал понимать, чем именно хочу заниматься в горах. Сложный рельеф меня не привлекал — он требует слишком медленных действий; классический альпинизм тоже казался слишком скучным. Бег, обычный или на лыжах, — это виды спорта, которые меня привлекают, но в них мне недостает ощущения приключений и открытий. Зато постоянное движение по пересеченной местности всегда приносило мне огромное, небывалое удовольствие. Французский альпинист Жорж Ливано говорил, что в восхождении важнее, чтобы оно было не быстрым, а долгим. Я полностью согласен со второй частью этой фразы, но если в течение долгого времени поднимаешься быстро, то увидишь намного больше. Что я обожаю — так это высокую скорость в горах, потому что она приводит к синергии между движением тела и природными формами; именно там я чувствую себя уязвимым, ничтожным, а одновременно свободным. Такие тренировки дают мне чувство свободы и единения с природой, которого я не достигаю, если двигаюсь по горам каким-либо другим способом. В то же время если говорить о принятии серьезных решений, то в моем спортивном стиле граница между осознанным пониманием рисков и откровенной глупостью очень тонка. И я могу сказать, что пару раз ее переходил.

Сейчас расскажу.

Уже темнело, и с неба сыпал снег, много мокрого снега. Сверкали молнии. Нам оставалось пятьдесят метров до вершины Эгюий-дю-Миди — одновременно много и мало. Пик был так близко, что до него почти можно было дотянуться пальцами вытянутой руки, и при этом очень далеко, потому что нас от него отделяла стена камня, и двигаться вперед не получалось. Эмели уже какое-то время не чувствовала ног и страдала от скованности в руках. При каждом вдохе она всхлипывала. Как могла, она объяснила, что больше не может, что задыхается. Что может умереть. Я знал, что этого не произойдет, что мы выживем, но понимал, как трудно сохранять ясность мышления в момент панической атаки, особенно если ты в каменной ловушке, во время бури с огромными электрическими разрядами, а вокруг тьма и снегопад. Честно говоря, можно обделаться от страха, да как следует.

Я положил руки ей на лицо, закрыл рот и нос, чтобы уменьшить приток кислорода; я чувствовал, как воздух прорывался между моими пальцами, и ей приходилось прилагать усилия, чтобы легкие могли наконец его заполучить. Дыхание становилось все регулярнее, каждый выдох был все более долгим, и наконец ритм пришел в норму. Но боль и напряжение в ладонях и ступнях достигли такой степени, что она не могла идти вперед. У нас было несколько метров веревки, чтобы спуститься почти на тысячу, на которую уже вскарабкались.

Заманить Эмели на это восхождение было неудачной идеей. Я знал, что погода испортится; более того, именно поэтому я и решил быстрее начать подъем, чтобы успеть, пока не стало поздно, и избежать ожидания ясного неба в течение еще нескольких недель. Из-за всего этого я решил, что идти надо как можно раньше.

Мы вышли утром, без особого стресса, не было даже необходимости вставать затемно. В начале восхождения я последний раз проверил метеорологический прогноз: было похоже, что фронт, приближавшийся с юга, должен был подойти поздним вечером. Это значит, что мы успевали подняться на вершину и спуститься.

Условия для восхождения были превосходные. Хорошая, теплая погода за последнюю неделю просушила камень, сцепление было отличным, и мы прошли две трети пути с хорошей скоростью, ни разу не столкнувшись со снегом или льдом. Но на последней части подъема все изменилось. Солнце не только высушило камень, но и подтопило снег, который покрывал вечный черный древний лед, твердый, будто гранит под ним. Чтобы не соскользнуть вниз, требовались хорошие навыки, работа с кошками. Максимально натягивая веревку, мы потихоньку начали подниматься; потом останавливались, потому что у нас все болело, и поднимались по скале еще на несколько метров.

Не то чтобы мы потеряли на остановках много времени, но поскольку изначально мы вышли впритык, то становилось ясно, что нас застанет плохая погода. Я стал искать какой-то проход по скалам, чтобы не возвращаться на лед; постепенно мы продвигались, но в какой-то момент разразилась гроза. Вместе с молниями и градом пришли паника и тревога. На какое-то время мы нашли укрытие, чтобы переждать, пока утихнет буря, — но все указывало на то, что утихать она не собирается. Пока мы ждали, холод проник до костей, ведь теплую одежду мы не взяли. Я стал осторожно продолжать подъем, но Эмели из-за боли в ногах не могла идти дальше. Я взвесил возможные варианты. Мы оба дрожали. Мы оба боялись. «Твою мать! Как я мог сделать такую глупость!» Теоретически я мог бы подняться на эти пятьдесят метров и натянуть веревку, чтобы затащить Эмели наверх, но я не положил в рюкзак три элемента, без которых нельзя организовать страховку. Мы могли бы найти закуток под скалой и дождаться нового дня, но у нас не было и оборудования, чтобы разбить бивуак; Эмели не верила, что мы сможем пережить ночь под открытым небом с тем скудным снаряжением, которое у нас было (потому что я настоял на том, чтобы не брать ничего «лишнего»). И тогда я выбрал ее. Я достал телефон и позвонил в PGHM, отделение горной жандармерии. Пока я набирал номер, я начал осознавать, что может повлечь за собой этот звонок.