Неспокойные воды Жавель - [17]

– Великие умы всегда найдут общий язык,– заметил я.– Две минуты назад я как раз думал об этой девушке.

– Вы ее знаете?

– Более или менее. А вы?

– Фотографию эту я вижу не в первый раз. Однажды она выпала из бумажника Демесси. Я сказал ему, что девчонка у него классная.

– Да. Не то что ваша Зизи, а?

– Точно, тут уж надо признать. Так вот я сказал ему, что девчонка у него классная, и он с этим согласился.

– А вы не спросили его, спал он с ней или нет?

Малыш Луи поморщился.

– Бывают моменты, когда от скромности мы не умрем, так ведь?

– Ну а он что ответил?

– Посмеялся, и все. Но смех у него был какой-то странный.

– Со временем все начинает казаться странным. Особенно смех.

– Возможно.

Он мотнул подбородком, показывая на фотографию, которую я держал в руках, и в результате несколько дождевых капель упали с его козырька на приборный щиток.

– Это чего-нибудь стоит?

– Тысячу монет за то, что пошарил в шкафу, и еще тысячу за то, чтобы эта находка осталась у меня. Две косых на круг. И я в убытке.

– А я – нет,– ухмыльнулся он.

Я вручил ему деньги.

– Ничего другого нет?

– Пока нет.

– Тогда спасибо и до скорого, если что-то появится.

– Ладно.

Он вышел из машины и бегом пересек авеню, пытаясь выйти сухим из воды. А дождь лил пуще прежнего. Я полюбовался фотографией Жанны Мариньи, прочитал профсоюзную листовку, что было далеко не так весело, потом сунул все это себе в карман и несколько секунд сидел с погасшей трубкой во рту, положив руки плашмя на руль и слушая, как дождь лупит по крыше машины. «Ты собралась на бал черномазых, Жанна? Так рано?» – звучал у меня в ушах насмешливый голос подростка с улицы Сайда. Я погасил верхний свет и включил сцепление. Светящиеся стрелки на часах бортового щитка показывали двадцать часов пять минут.

Глава VI

Я отправился на улицу Вожирар и съел, не торопясь, в «Брассри Альзасьен» свинину с картошкой и кислой капустой местного приготовления. Затем двинулся на улицу Бломе. Мокрые тротуары печально отражали тусклое сияние фонарей. Близилась ночь, и холод становился все пронзительнее, а прохожие встречались все реже. Пробило десять, когда я переступил порог «Колониального бала». Музыка тропиков, безудержно экзотическая, пожалуй даже чересчур, обдала меня своим горячим дыханием. На танцевальной площадке метались более или менее в такт белые и черные. Пахло потом, табаком и ромом островитян.

Я купил входной билет у девушки цвета кофе с молоком, с курчавыми, забранными сеткой волосами. Склонившись к ней в окошечко, черный парень с лицом боксера, такой фатоватый в своем клетчатом пиджаке, делал ей авансы с изящнейшим парижским акцентом. От национального колорита у него остался только цвет кожи, и Антильские острова он видел разве что в кино.

Вдоль правой стены, на пол-этажа выше, шла галерея, ее занимали посетители, расположившиеся там скорее ради того, чтобы насладиться живописным спектаклем, а вовсе не затем, чтобы принимать в нем участие, к тому же на лестнице, ведущей туда, ни на минуту не прекращалось движение. Я поднялся наверх, и мне удалось отыскать местечко у балюстрады, откуда я мог обозревать все заведение целиком. На эстраде развеселые музыканты, казалось, радовались еще больше тех, кого заставляли отплясывать. Рядом со мной, за соседним столиком, сидели две пары, насколько я понял, артисты с Монпарнаса. Высокий блондин, вдрызг пьяный, все время ссорился со своей женой. Он полагал, что она слишком часто танцует с одним и тем же мартиниканцем. Жена отвечала, что тот никакой не мартиниканец, а сенегалец, хотя по сути это ничего не меняло. Блондин же – жертва расовой борьбы – заказал себе в качестве утешения еще один пунш. Я последовал его примеру.

Закончив один танец, музыканты, прежде чем начать другой, решили немного отдохнуть. Я все глаза проглядел, пытаясь отыскать Жанну Мариньи, но безуспешно. Я предпочел попробовать перехватить ее здесь, так как она вроде бы посещала это заведение, нежели идти с визитом к ней домой – пришлось бы в таком случае слишком многое объяснять ее матери,– однако теперь я задавался вопросом, а не трачу ли я время попусту. Но вот наконец я ее все-таки заметил. Смолк последний аккорд энного за вечер танца, и девушка покинула своего кавалера, как мне показалось, к величайшему его разочарованию. Она направилась к лестнице, черный двинулся вслед за ней. Поднявшись со своего места, я, как мог, стал протискиваться между столиками, устремившись ей навстречу. Наверху лестницы мы столкнулись. Я с улыбкой остановил ее:

– Мадемуазель Жанна Мариньи, если не ошибаюсь?

От изумления она сначала открыла было рот, но тут же решила воспользоваться удобным случаем.

– О, добрый вечер! – молвила она.

Повернувшись к преследовавшему ее парню, сказала:

– Сожалею, но следующий танец я обещала этому господину. Вы же видите, он спешит.

Поверив ей или нет, черный не стал настаивать. Что-то проворчав, он начал спускаться по лестнице. Жанна Мариньи показала ему язык.

– Никак не удавалось от него отделаться,– сказала она, обращаясь ко мне.

Духи, которыми она была пропитана, заглушали все остальные запахи. Свой кроличий жакет она, должно быть, оставила на вешалке, на ней была очень симпатично расстегнутая блузка.