Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [175]

В последние десятилетия в западной политической философии развивается дискуссия о том, на каких принципах должна основываться логика принятия политически значимых решений и взаимодействия в публичной сфере. Согласно одной традиции, принимаемые решения легитимны тогда и только тогда, когда они проходят процедуру публичного обсуждения, целью которого является достижение консенсуса. Стороны с альтернативными позициями встречаются за столом переговоров, чтобы выразить свои точки зрения, обсудить значимые для них вопросы и принять устраивающее всех решение. Такая модель широко практиковалась в европейских политических институциях со времен окончания Второй мировой войны с целью не допустить новой волны насилия и массовых деструкций. Нормативный идеал общественного консенсуса нашел наиболее полное воплощение в концепции коммуникативной рациональности позднего Ю. Хабермаса. Разработанный им принцип аргументативной дискуссии предполагал, что стороны обмениваются мнениями на языке аргументов, свободном от принуждения (давления, манипуляций, отсылок к догмам и авторитетам). Следовать принципам этики аргументативной дискуссии – значит исходить из того, что то или иное значение, претендующее на значимость для всех, не может быть утверждено монологически вне аргументативного обсуждения сторон, которых оно так или иначе касается либо которых так или иначе касаются следствия принятия этой нормы. Принципы инклюзивной (то есть включающей всех заинтересованных сторон) аргументативной дискуссии (в терминах Хабермаса «идеальная речевая ситуация») формулируются следующим образом: каждый человек достоин уважения и признания; любой человек, способный к этике аргументативной дискуссии, может быть включен в ситуацию коммуникации; каждый владеющий языком и дееспособный субъект может принять участие в дискурсе; каждый может ставить под вопрос любое утверждение; каждый может вводить в дискурс любое утверждение; каждый может выражать свои установки, желания и потребности; никакое принуждение, господствующее вне или внутри дискурса, не должно мешать никому из говорящих реализовать свои права, определенные в вышеназванных пунктах[1395].

Эта консенсуальная модель публичной сферы была продуктивна во многих отношениях: она дала действенные инструменты для решения многих общественно значимых задач, разрешения социальных и политических конфликтов, нахождения хотя бы условного общего языка в послевоенном европейском пространстве. Тем не менее в 1990–2000‐е годы она породила несколько концептуальных «поколений» критики, упрекающих ее в лого– и рациоцентризме, европоцентризме и маскулиноцентризме. Основные упреки к консенсуальной модели были следующие: мы слишком разные и укорененные в своих традициях, культурных контекстах и т. д., чтобы можно было найти общий язык и договориться; было бы иллюзией считать, что возможна некая единая для всех (в данном случае – формальная, ориентированная на аргументацию) рациональность, которую могли бы разделить все потенциальные участники переговоров, а также что публичное пространство доступно всем потенциальным участникам. Согласно этой критической традиции, в современном плюралистическом обществе любой консенсус будет неизбежно неполным, мнимым и чреватым механизмами исключения.

Одним из систематических критиков консенсуальной модели была автор концепции агонистической демократии, бельгийский политический философ Шанталь Муфф. В ее логике либеральные консенсуальные теории не работают в контексте современного мультикультурого, мультиконфессионального общества, потому что нами движут аффективные, иррациональные страсти, одновременно обусловленные нашими мы-идентичностями и формирующие их. Эти аффективные основания наших идентичностей нельзя унифицировать или рационализовать в консенсусе, они несводимы друг к другу, более того, как только выдвигается притязание на то, что консенсус найден, он неизбежно подавляет или вытесняет чьи-то интересы. Любой консенсус поэтому «седиментируется» в гегемонический порядок. Единственный способ избегать такого рода гегемоний или сопротивляться им – это сохранять право на антагонизм. Однако для того, чтобы антагонизм не превращался в уничтожение противника, Муфф разрабатывает такую концепцию политического, которая позволила бы легитимировать конфликт в общем публичном пространстве. Стороны соглашаются разделять общее политическое пространство, сохраняя за собой право на содержательные разногласия. Оппонент в этой системе координат перестает быть врагом или конкурентом, он становится (непримиримым) соучастником общего символического пространства борьбы. В наличии и динамике этой борьбы Муфф и видит смысл политического (the political) в отличие от политики (politics) как базовой структуры социальных институтов и практик, функционирующих на гегемонических основаниях. Иными словами, демократия выступает у нее синонимом непримиримого плюрализма, несводимого к согласию. Функция публичной сферы, в ее логике, состоит в том, чтобы, проявив различия, легитимировать конфликт как ключевую составляющую политического. «Вопрос заключается не в том, – пишет она, – как достичь компромисса между конкурирующими интересами, и не в том, как достичь „рационального“, то есть полностью включающего согласия, согласия без исключения», – а в том, чтобы проявить в публичной сфере антагонистические интересы и ценности. И далее: «[Агонистическая модель демократической политики] бросает вызов распространенной идее о том, что публичное пространство считается территорией, где может потенциально возникнуть согласие. С точки зрения агонистической модели, напротив, публичное пространство – это поле битвы, где сталкиваются различные гегемонистские проекты, не имея никакой возможности последующего примирения»