Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [156]

КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ АППАРАТ: НОВАЯ ТЕРМИНОЛОГИЯ

Для обсуждения проблем, с которыми сталкиваются современные российские журналисты, я предлагаю ввести новую терминологию, отличающуюся от той, которую используют при изучении журналистики на Западе, где изучаемое мной профессиональное сообщество принято называть журналистами «либеральными», «независимыми», «критически настроенными» или же «оппозиционными». Этот язык реальностей западных либеральных демократий, постсоветской России 1990‐х и даже ранних лет путинского президентства неактуален для гибридного режима России пост-Крыма. В условиях нынешнего российского государственного капитализма не будет полезной и классификация, основанная на видах источников финансирования СМИ (например, разделение на частные/коммерческие, государственные и публичные медиа). Многие издания в России одновременно являются коммерческими и государственными, либо частными и лояльными Кремлю (то есть находящимися под влиянием государства иными способами, нежели просто прямое финансирование из бюджета), либо публичными и коммерческими (когда издание и продает рекламу, и берет деньги за подписку). Таким образом, учитывая структурные предпосылки, я предлагаю применять новые термины для обозначения двух противоположных наборов практик, осуществляемых в современных российских публичных сферах, а именно: практики альтернативной профессиональной журналистики, появившиеся в ответ на практики медиаоглупления (media endarkenment).

Альтернативная профессиональная журналистика

Я начну анализ этого термина с рассмотрения его последнего компонента – «журналистика». Для аналитической ясности я попробую определить, чем журналистика является и чем не является. Несмотря на кажущуюся очевидность, исследователи признают, что становится все сложнее понять, что такое журналистика во времена, когда инструменты журналистики резко меняются[1270]. Доминго и Ле Кэм предлагают воспринимать журналистику как «социальную практику, которая перестала быть эксклюзивной деятельностью только лишь профессиональных журналистов»[1271]. Эта практика включает в себя все виды голосов сетевой публичной сферы, таких как хакеры, гражданские репортеры, алгоритмы, PR-специалисты, сетевые активисты и расследователи некоммерческих организаций. Журналистские практики отличает от других практик медиапроизводства (таких как реклама или развлекательные жанры) намерение представить через журналистскую работу наиболее аккуратную репрезентацию социальной жизни. Таким образом, журналистика может практиковаться в публичных сферах и нежурналистскими акторами. Далее я объясняю, почему для моего исследования важно различать профессиональных и непрофессиональных журналистов в сегодняшней медиасреде.

Некоторые исследователи утверждают, что «профессиональная» – это тоже спорный и неоднозначный термин[1272]. Халин и Манчини выделяют три основных компонента профессиональной журналистики, присутствующие в любых социальных контекстах, а именно: общие этические нормы, приверженность служению обществу, а не личным интересам и наличие групповой автономии[1273]. Рудакова объясняет, что, как профессиональная группа, журналисты выстраивают отношения с другими социальными институтами, включая государство, преследуя цель получить не только некоторую степень автономии от государства, но также легитимность и признание своей профессиональной экспертизы обществом в целом[1274]. Честность и порядочность отношений с аудиторией лежат в основе профессиональной журналистики[1275]. Третий компонент термина – «альтернативная» – означает «вне мейнстрима» или «находящаяся на периферии» медиасистемы. Предвосхищая вопросы об общепринятой терминологии, используемой многими исследователями российской журналистики, хотелось бы пояснить, почему я избегаю называть изучаемое мной сообщество «либеральными», «независимыми», «критически настроенными» и/или «оппозиционными» журналистами.

Во-первых, я не называю их «либеральными», поскольку этот термин отягощен идеологически. Кроме того, он несправедливо обобщает всех немейнстримовых журналистов в единую категорию, представители которой разделяют западные либеральные ценности, что в действительности обстоит иначе. Вместо идеологического разделения на либеральных и нелиберальных я использую профессионально ориентированный способ определения.

Во-вторых, я не называю журналистов, которых изучаю, «независимыми», поскольку этот термин отягощен структурно и может вводить в заблуждение в тех случаях, когда издания иногда используют государственные деньги или госконтракты (как, например, красноярские «Проспект Мира» и «Афонтово») или когда происхождение инвестиций неясно или же держится в секрете (как, например, в «Медузе» и RTVi). Кроме того, большинство журналистов из моей выборки очень критически относятся к термину «независимая журналистика», уточняя во время интервью: «независимая от кого или от чего?» и поясняя, что в современной России издание не может быть полностью независимым и до сих пор существовать.

В-третьих, я не называю журналистов, которых изучаю, «критически настроенными» и/или «оппозиционными», поскольку эти термины подразумевают определенное отношение и политическую позицию, что несовместимо с принципами нейтральности и объективности, которые дискурсивно исповедуют многие альтернативные профессиональные журналисты. Некоторые из них признают свою приверженность западным нормативным идеалам журналистики, подразумевающим недопустимость принятия той или иной стороны.