Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [128]

. При этом в воспоминаниях Горбачев пишет об этом эпизоде так: «…еще раз выявился эфемерный характер солидарности руководящего синклита. В рассуждениях некоторых коллег проскальзывали ностальгия по старому, внутреннее несогласие со многими нашими новациями. Некоторые уже не шли в ногу, а тащились через силу, усмиряя в себе „ретивое“, лишь бы не оторваться от власти, связанных с нею благ. Но так, конечно, не может продолжаться до бесконечности. Раскол неизбежен. Вопрос лишь – когда?»[1020]

5 апреля «Правда» опубликовала развернутый ответ на письмо Андреевой, однозначно осуждая его как «манифест антиперестроечных сил». Достаточно скучный текст, написанный позднесоветским бюрократическим языком, был подготовлен редакцией газеты, Яковлевым, Лаптевым и его помощником, но не подписан. Отсутствие подписей придавало ответу более авторитетный характер, подчеркивая, что речь идет не о личном высказывании, а об общей позиции руководства партии[1021]. Как и в случае с «письмом в редакцию», содержание и стиль «ответа редакции читателю» были не так важны, как статус текста. После этого вынужденного акта единодушия в Политбюро Горбачев провел три заседания 11, 15 и 18 апреля, убеждая партийную элиту – первых секретарей республик и регионов, что его политические реформы единогласно поддержаны Политбюро, а платформа Андреевой несовместима с перестройкой и оценена «единодушно как вредная, антиперестроечная». И далее: «И это нельзя было оставить без оценки. Поручили „Правде“ дать ответную статью»[1022]. Фактически это была чистая победа Горбачева и членов Политбюро, готовивших радикальную демократизацию, над Лигачевым[1023] и членами Политбюро, чувствительными к очернению социалистического прошлого. В результате Лигачев потерял право вести заседания Политбюро, а секретариат ЦК – свое значение. Съезд народных депутатов через год открыл вторую в отечественной истории эпоху управления страной с помощью публичных дебатов[1024]. Лигачев и другие члены Политбюро не предприняли политических действий, чтобы защитить свою позицию и повлиять на реформу Горбачева, кроме «PR-поддержки» письма Андреевой.

На что мог рассчитывать Лигачев, проводя кампанию по продвижению письма, не имея ни плана, ни других ресурсов, кроме сочувствия коллег? Для него было важным сделать публичное предостережение близкому соратнику, личный и политический контакт с которым он терял. Именно так, вероятно, Лигачев понимал внутренний долг перед лидером, страной и партией, а также верность принципам. Чикин несколько косноязычно, но ярко говорит об «уставной воплощенности» «канонического партийца» Лигачева. Горбачев мог воспользоваться подачей Лигачева, чтобы приостановить зарвавшихся прорабов гласности и снизить влияние Яковлева на прессу. А мог отказаться от предложенной схемы. Такой акт предостережения имеет смысл, если главным долгом является лояльность лидеру. Лигачев, наиболее влиятельный и преданный советской идеологии член Политбюро, не был фанатиком. Для него представления о личной честности и лояльности перед патроном – понимаемые как верность партийной дисциплине – были важнее идеологической позиции. Личность и породившая ее система здесь трудноотделимы. Жанр частного предупреждения генерального секретаря о грядущей катастрофе проявляется почти во всех воспоминаниях советников, членов Политбюро и высших руководителей КГБ, с горечью пишущих об измене на высшем уровне. Только Нина Андреева решилась предупредить лидера открыто с партийных позиций, создать общество «Единство» и затем даже воссоздать ВКП(б), генеральным секретарем которой она стала в 1991 году.

Неустойчивое развитие: как совместить свободу слова и политический порядок?

Критика советского прошлого возобновилась и обострилась после очевидного политического триумфа линии Горбачева – Яковлева[1025], использовавших партийную дисциплину и принцип единства для защиты радикальной реформы, направленной на плюрализм и свободу слова. Здесь кажется очевидной манипуляция или двусмысленность. Однако для понимания третьего этапа трансформации режима публичности, когда газеты и журналы уже «решительно осудили» Нину Андрееву, остается недооцененным фактор, который отражал убеждения Горбачева. Несмотря на обвинения в расколе, Лигачев и главный редактор «Советской России» не были уволены. От Чикина потребовали признать ошибку, перепечатать ответ «Правды» и прекратить публикацию проандреевских писем[1026]. Оказалось, что главный редактор печатного органа ЦК КПСС в 1988 году может безнаказанно публиковать не только критику лидера, но и «манифест антиперестроечных сил» при условии, что он сам не высказывается против лидера, а просто поддерживает плюрализм мнений. Это было неожиданно близорукое, но честное прочтение принципов Х съезда и демократического централизма. Горбачев так обосновывал свое решение, выступая перед первыми секретарями: «Некоторые предложили просто выгнать Чикина из редакции и даже из партии. Не надо! У нас достаточно силы, чтобы справиться в демократическом русле… Переживал Чикин. Каялся. Я ему верю»