Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [117]
3/XI 67
В Новом мире № 9 стихи Алигер. О том, что счет «оплачен и оплакан». Руки чешутся написать ей – или в Новый Мир – письмо…
1/XII 67
Писала письмо к Алигер. ‹…› Два дня назад Саша[923] отвез и вручил это письмо Марг. Иос. Другие экземпляры готовы, но я решила ждать еще дня 3, никому не показывая, чтобы дать ей возможность как-то поступить… ‹…› Этого своего письма я боюсь. Оно гораздо страшнее, чем Шолохову, п. ч. гораздо более по существу. Мне не хочется, чтоб оно широко распространялось, чтоб оно попало за границу. Быть ошельмованной на весь мир – этого Алигер не заслужила. ‹…› Это – размежевание внутри «либерального лагеря». Оно нужно – но м. б. не столь звонко. ‹…›
4/XII 67
Никакого ответа от Алигер нет. Друзья велят ждать. Жду.
Кончила 2‐е письмо к Алигер, советуюсь, не уверена… И писать ли ей кроме всего лично? Я написала – но посылать ли?
14 декабря 67
‹…› Оно служит размежеванию, а сейчас, говорят мне все, нужна, наоборот, консолидация…[924]
4 февраля – в письме к отцу:
Дорогой дед,
Посылаю тебе мои два письма к М. А. Алигер. ‹…› Если захочешь, покажи своим друзьям, но не выпускай из рук, чтоб никто не переписывал. А то, упаси Бог, залетит куда не надо. И отдай Люше[925].
И снова в дневнике:
13 февр. 68
Окончила работу над «Не казнь, но мысль…», все лежит готовенькое, чисто переписанное – но что делать далее – ума не приложу.
22 февраля 68
А я снова переделала Не казнь, но мысль, отказавшись от милого Колокола и сделав подзаголовок: К 15-летию со дня смерти Сталина. Так конечно спокойнее. Но все равно – очень тревожно. Пошлю в Известия…[926]
Очень насыщенные записи, свидетельствующие о поиске формы. Письмо не частное – это обсуждается обеими сторонами. «Писать ли лично?» Чуковская, в течение недели после отправки письма Маргарите Алигер ждавшая ответа и не распространявшая его копии (через неделю «из дому ушли 2 экземпляра»[927]), пишет Алигер личное письмо – и не отправляет его. Получив ответ Алигер, снова пишет личное письмо – и снова не отправляет[928], но в отосланной ею версии ответа отстаивает свое право писать не частные письма («частные письма следует писать от руки и в одном экземпляре»[929] – «мое письмо к Вам не частное, и написано далеко не по частному поводу»[930]). Алигер замечает, что первое письмо Чуковской к ней не частное и по форме («неестественная для частного письма громогласность, неуместное красноречие, прокурорский тон»[931]) – точность этого замечания показывает и сравнение этого письма с неотправленным «личным» письмом Чуковской, где она старается в чем-то убедить Алигер («Попробуйте почитать их <стихи> разным людям и спросите, как поняли. О чем идет речь?»[932]), сообщает о себе что-то личное, говорит о своем самоопределении («Вы лирический поэт, я не поэт вообще, я публицист»[933]). Личное письмо оказывается пространством дискуссии, спора, открытое и даже «полузакрытое» – нет.
25 января 1968 года (в те же дни, когда Чуковская работала над письмом к Алигер) было написано еще одно, ставшее очень известным не вполне личное, не вполне открытое, но «полузакрытое» письмо, тоже распространявшееся автором в близких кругах, – письмо Вениамина Каверина к Константину Федину, который вопреки Г. Маркову и К. Воронкову (они «были за опубликование романа») «решительно высказался против» публикации «Ракового корпуса» Солженицына – и набор романа был рассыпан[934]:
Мы знакомы сорок восемь лет, Костя. В молодости мы были друзьями. Мы вправе судить друг друга[935].
Это письмо, конечно, предназначено для прочтения не только Фединым, которому Каверин опустил его в почтовый ящик[936]. Но, в отличие от «Не казнь, но мысль. Но слово» Чуковской, не только способ распространения, но и сам текст письма уже подразумевал ограниченный и очень конкретный круг читателей. Сближающие открытое письмо со статьей многочисленные детали, предназначенные «имплицитному адресату», здесь отсутствовали: это письмо должно было остаться внутри «писательских кругов», в которых «широко известна» «общественная деятельность» Федина. Перечисленные эпизоды ее – «история с романом Пастернака», то, что Федин «затоптал „Литературную Москву“», то, что на 75-летии Паустовского его имя «было встречено полным молчанием»[937], – отсылают к тому, что читатели письма и так знают, а для посторонних пояснения не даны. О двойной адресации своего тоже «полузакрытого» письма к Федину пишет и Твардовский, замечая в дневнике, что в его письме «больший смысл, чем в письме непосредственно наверх, – оно все равно там будет»[938].
«Полузакрытые» письма – письма, автор и адресат которых часто были связаны когда-то близкими, дружескими отношениями, – будут появляться и на рубеже 1980–1990‐х, став к этому времени привычным, естественным способом ответа на публичное высказывание, вызвавшее резкое несогласие. Таково письмо Ирины Уваровой к Александру Воронелю по поводу его предисловия «Право быть услышанным» к эссе Сергея Хмельницкого «Из чрева китова» в 1986 году
