Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [113]
Значительную часть всего корпуса открытых писем 1960–1980‐х годов составляют письма на религиозные[881] и национальные темы – письма, вызванные дискриминацией православных, лютеран, письма евреев-«отказников», письма крымских татар, боровшихся за возвращение в Крым после депортации в 1944 году. Заметная часть открытых писем отправлена инвалидами и их родными. Однако был корпус текстов, продолжавший начатую в литературе, публицистике и кино общественную дискуссию, прерванную с ослаблением позиций Хрущева и его смещением: письма, связанные с осмыслением, переоценкой сталинского прошлого и попытками предотвратить реабилитацию Сталина. Эта тема объединяла литераторов и возникших чуть позже диссидентов, воспринимавших судебные процессы второй половины 1960‐х годов как попытки возврата к сталинизму. Свидетельство Павла Литвинова:
…весь в то время политический, общественный самиздат был связан либо с делом Синявского и Даниэля, либо с вопросом цензуры, сталинизма. Это не различалось, это все воспринималось как один поток. Дискуссий не было: все воспринимали 100 %, я бы сказал…[882]
С точки зрения Р. Никиша, размышлявшего о Германии накануне объединения, всплеск открытых писем есть признак демократизации общества[883]. Всплеск не публиковавшихся в официальной печати открытых писем в СССР в посттоталитарный, но все же предполагающий абсолютный контроль над печатью период дает материал именно для исследования того публицистического поля, на котором возможно обсуждение проблем, оставшихся за пределами советской печати. Связанная с противостоянием ресталинизации общественная дискуссия – способы создания необходимого для нее публичного пространства, способы ведения ее, вовлечение новых участников (граждан) в процесс формирования если не решений, то общественного мнения – и находится в поле нашего внимания.
Ко времени появления открытых писем диссидентского характера этот жанр, значимый и для Серебряного века, и для 1920‐х годов, для авторов и читателей газет прочно ассоциировался с одной из постоянных форм газетной публикации 1930–1950‐х годов, имитировавшей общественное мнение и общественную активность. Она была скомпрометирована не только бесконечными открытыми письмами читателей, рабочих и т. п., но и организованными сверху письмами, которые подписывали деятели культуры. Самое страшное среди них – и по последствиям, которые оно должно было за собой повлечь, и по тяжести, которую взвалили на себя подписавшие его, – так и не появившееся зимой 1953 года в «Правде» письмо «Ко всем евреям Советского Союза», «полностью» одобрявшее «справедливые меры партии и правительства, направленные на освоение евреями просторов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера»[884]. Подписавший это письмо В. Гроссман через несколько лет в романе «Жизнь и судьба» заставит физика Штрума подписать письмо, которое неприлично подписывать, и сделает одной из болевых точек романа именно неспособность противостоять втягиванию себя в публичное поле в качестве одного из тех, кто поддерживает происходящее.
Поддержать произошедшее должны были и писатели, поставившие подпись под письмом «Видеть всю правду!», которое было написано как ответ на письмо к ним западных писателей, возмущенных «подавлением восстания венгерского народа»[885]. Под этим письмом, имитировавшим дискуссию с Западом, поставили подписи не только Шолохов, Марков, известный просталинскими взглядами Кочетов, но также Твардовский, Каверин и Паустовский, меньше месяца назад на обсуждении романа Дудинцева «Не хлебом единым» говоривший в ЦДЛ о необходимости борьбы с последствиями культа личности.
За два года до того, в октябре 1954-го, в преддверии Второго съезда советских писателей в «Литературной газете» было опубликовано «Открытое письмо товарищам по работе»[886]. Такую форму выбрали будущие издатели альманаха «Литературная Москва» В. Каверин, К. Паустовский, Эм. Казакевич и поставившие под написанным ими письмом подписи С. Маршак, М. Луконин, Н. Погодин и С. Щипачев для разговора о необходимости реформирования Союза писателей и сокращения его структур[887] – вполне традиционную для газеты форму «предсъездовской дискуссии». Именно в порядке дискуссии авторам письма резко ответил с позиции одного из руководителей Союза писателей В. Ажаев – предложением создать еще одну структуру, Московское отделение Союза писателей (которое и было вскоре создано). В этом случае открытое письмо, пусть и не спущенное им сверху, а инициированное самими подписантами, также не привело к настоящей дискуссии – лишь к ее имитации.
На этом фоне личное «закрытое» письмо руководителям государства и партии часто воспринималось писателями как более достойное. Илья Эренбург, полагавший, что он предотвратил депортацию евреев своим письмом Сталину, в котором он предлагал поменять формулировки в письме «Ко всем евреям Советского Союза» и просил совета, подписывать ли ему это письмо в его нынешнем виде
