Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России - [112]

В условиях дефицита альтернативных партсобранию публичных пространств для обсуждения дел предприятия или совхоза в сельской местности члены сообществ обсуждали волновавшие их вопросы даже в условиях предельно формализованных встреч. Усвоив правила проведения дискуссии и язык официальной публичности, они открыто и безопасно существовали в режиме тесного контакта с государством и тем самым, при желании, наполняли партсобрания важным для присутствующих (а значит, и для локальных сообществ) смыслом. Иными словами, партсобрания на периферии были не только ритуальной формой поддержания установившегося порядка или авторитетного дискурса, но и актом публичного обсуждения, важного для существования сообщества. Несомненно, в деревнях и поселках 1960–1970‐х годов, так же как и в городской среде, существовали различные «сообщества своих», где можно было с разной степенью открытости обсуждать повседневные заботы. В некоторой степени сельская среда создавала гораздо больше возможностей для такого рода контактов. В то же время партсобрания как места публичного обсуждения производственных и бытовых вопросов оказывались гораздо более значимыми для периферии по сравнению с описанными в исследовании Юрчака городскими сообществами. Находясь в состоянии перманентной включенности в тесные сельские социальные связи, люди искали возможности, которые бы позволяли выходить за пределы локального социума и межличностных отношений, выводя дискуссию, с одной стороны, на уровень общегосударственного авторитетного дискурса, а с другой – на решение повседневных производственных и бытовых вопросов.

Выгодное для центрального руководства «масштабирование» звучащей на партсобрании критики создавало ситуацию, при которой, с одной стороны, критика присутствовала, а значит, принцип «тотальности» не нарушался. А с другой – эта критика не затрагивала реальных причин сложившейся проблемной ситуации, нередко связанной с компетенциями вышестоящих партийных органов. Партсобрания могли сколь угодно долго говорить о плохих дорогах, но критиковали при этом лишь коммунистов своей организации, а не райком, ответственный за выделение «дорожных» средств.

Наконец, умение формулировать задачи таким образом, чтобы их не выполнять и не брать на себя ответственность, и оттачиваемое годами написание ни к чему не обязывающих решений и постановлений вырабатывали у членов партийных организаций совхозов, колхозов и леспромхозов устойчивое чувств «вненаходимости», столь же практиковавшееся в советской сельской местности, сколь и в описанных Юрчаком крупных городах.

Ольга Розенблюм «Дискуссий не было…» Открытые письма конца 1960‐х годов как поле общественной рефлексии

Открытые письма – это «богатая вариациями форма публицистики»[875], не ставшая еще предметом активного изучения. Так в предисловии к первой комментированной антологии с открытыми письмами на немецком языке – от Лютера до Меркель – писали ее составители Р. Никиш и Р. Эссиг в 2007 году, через несколько лет после всплеска исследований открытых писем, спровоцированного расцветом этого жанра в период объединения Германии. В СССР расцвет открытых писем относится к 1960–1980‐м годам: каталог самиздата на сайте Международного Мемориала по запросу «открытое письмо» выдает более пятисот документов, в том числе за 1960‐е – более восьмидесяти. Однако как совокупность документов эти открытые письма, существующие в очень небольшом количестве экземпляров[876], также еще не спровоцировали появление единого поля посвященных им исследований: исследовательские оценки открытых писем 1960–1980‐х годов в диссидентской среде[877] сильно уступают мемуарной литературе и дневникам, содержащим описания процессов составления писем, сбора подписей и последствий для подписантов[878].

В 1960–1980‐е открытые письма стали способом и сообщения новостей (об арестах, судах и т. п.), и обсуждения общественно значимых вопросов. Слушавшим радио во второй половине 1960‐х годов открытые письма были доступны – как и весь остальной самиздат, передававшийся целиком или упоминавшийся западными радиостанциями. Глушение «вражеских голосов» несколько раз ослаблялось в хрущевские годы: «Радио Свобода» в Москве слушать было практически невозможно (москвичи слушали на дачах – многим нестоличным жителям оно тоже было доступно), а Би-би-си, «Голос Америки» и становившаяся все популярнее Deutsche Welle ловились и в столицах. Глушить снова их стали в день вторжения в Чехословакию, 21 августа 1968 года. Таким образом, от появления открытых писем, проходивших через западные радиостанции (обозначим эту нижнюю границу письмом Лидии Чуковской Шолохову), до появления существенных трудностей в их прослушивании – период в два года, который по этой именно технической причине (и, конечно, как период становления формы) уже должен быть выделен при изучении открытых писем. В этот период открытые письма, как и другие тексты, попадавшие в самиздат и на зарубежное радио, могли быть легко записаны с «голосов» на магнитофон и напечатаны заново – и распространялись таким образом не только в московских и ленинградских кругах, из которых они в основном и происходили, и не только в тех городах, с которыми обладавшие самиздатом москвичи были связаны командировками, но и по всей стране