Несобранная проза - [23]
– Теня! Какой неожиданный случай! – и еще раз рассмеялась.
Скрываться было невозможно, но Терентий Васильевич был рассержен до крайности. Ему даже казалось, что Маргарита Петровна утрирует громкий голос, что никогда она так громко не говорила, особенно в общественных местах. Сосед Лапидиной, видя семейную встречу, удалился, предоставив место мужу. Тот сел надутый и растерянный, меж тем как жена, по-видимому, чувствовала себя прекрасно: спокойно и весело, даже как-то задорно.
– Что ты все озираешься? – спросила она, заметив его беспокойный взгляд.
– Ищу… вспоминаю, где я оставил пакет…
Маргарита Петровна только взглянула молча на мужа. Тот рассердился и проворчал:
– А ты отчего так весела?
– Читала смешную книгу! – ответила Лапидина и показала обложку «Потерянного рая» Мильтона.
Терентий Васильевич промолчал, не обратив внимания на шутку (или вызов) жены. Молча доехали до дому. Только войдя в гостиную, Маргарита Петровна заметила:
– А что же ты, Теня, не спросишь, куда я ездила.
– Да, в самом деле, куда ты ездила? я не спрашивал, думал, что по делу куда-нибудь, ничего особенного.
– Ничего особенного! – повторила Лапидина, но таким тоном, что муж встревоженно спросил:
– Разве что-нибудь случилось?
Легкая усмешка мелькнула на губах Маргариты Петровны.
– Может быть. Я вообще хотела поговорить с тобою, все не удавалось. Мы так редко видаемся. Я очень виновата перед тобою.
– Что ты, что ты! – замахал было руками Терентий Васильевич, но жена настойчиво и как-то уныло продолжала:
– Я очень виновата перед тобою. Покуда ты бывал занят, трудился, работал, я завела… историю, ну, роман, если хочешь. Он еще не так далеко зашел, чтобы нельзя было вернуться. Я хотела признаться тебе… Вот. Я хочу сделать усилие воли и прекратить все это, я отдам тебе его письма.
– Не надо, милая.
– Нет, я хочу быть с тобою откровенною до конца.
Не поспел Терентий Васильевич сказать что-нибудь, как на его коленях очутилась связка писем на английском языке; она появилась так быстро, словно заранее была приготовлена.
– Англичанин? – спросил Лапидин.
– Прочти.
Писем было не так много, да Терентию Васильевичу и не нужно было читать их все. Он тихо сполз на ковер и, припав к жениной руке, прошептал:
– Прости, Маргарита, если можешь. Но как тебе достались мои письма? Неужели мистрисс донесла?
Лапидина ничего не отвечала, потом произнесла:
– Видите, какую предательницу вы любили?
– Я ее больше никогда не увижу!
– Не ручайтесь. И я не обещаю прекратить сношения со своим англичанином.
– Разве он все-таки существует?
– Как и ваша мистрисс.
Брови Терентия Васильевича все поднимаются, рот раскрывается и словно только ждет позволения распуститься в улыбку.
– Так это… так это…
– Не смущайтесь водевильным положением. У вас был флирт (заочный) со мною. Это вам подтвердит мистер Овэн и все ученики.
– Но как же это могло выйти?
Лапидин краем уха слушал рассказ жены, как она со знакомыми англичанами решили открыть совместные уроки. Она прельстилась практикой и возможностью заработать личные деньги. Когда записался Лапидин, она старалась скрыть свое участие в уроках, потом же, когда он адресовался к ней с письмами, было еще больше причин ей скрываться.
Маргарита Петровна еще не кончила своего рассказа, как муж заговорил:
– Так как же, будет считаться, что я тебе изменил?
– Вроде того.
– Но ведь и ты увлекалась корреспондентом.
– Я знала, что это – ты.
– Мистер Лэпайден?
– Да, мистер Лэпайден. Терентий Васильевич вздохнул.
– Все-таки жаль мистрисс. Она была такая веселая, так сверкала зубами.
– Если хочешь, будем продолжать переписку? – проговорила Маргарита Петровна и поцеловала мужа.
Воображаемый дом
Уже по одному тому, как представлял Владимир Васильевич Дулин своим домашним нового знакомого, видно было, что его воображение снова нашло себе пищу. Придав важность своим бачкам, которые он считал пушкинскими и которые на самом деле делали его похожим на капельдинера или выездного лакея, расшаркавшись перед собственной женой, словно это его представляли ей, он с ударением произнес:
– Печковский, Дмитрий Петрович.
Юлия Павловна, поклонившись, ждала, как будто не понимая, что скрывается под этим именем, потому что она чувствовала, что ей надо что-то сообразить. Она вопросительно глядела на мужа; но его важный и торжествующий вид не давал ей никаких более точных объяснений. Донышка (дочь Дулина, Евдокия Владимировна) переливала через края золотой чашки горячую струю из медного самовара, засмотревшись на обыкновенное, но очень милое и скромное лицо гостя. Глаза он держал опущенными, но от размашистых бровей они предполагались смелыми и веселыми, не без лукавинки, очень русскими, точнее ярославскими. Донышке стало смешно и, растянувши в самоваре рот до розовых ушей, она подмигнула, как заговорщица, отцу, когда тот деревянно и хвастливо повторял, обращаясь уже к ней:
– Печковский, Дмитрий Петрович.
– Ах, папа, какой ты выдумщик!
Юлия Павловна болезненно и напряженно взмахнула белесыми ресницами, папа, как заводная кукла, крякнул и, протянув ладонь лопатой к тяжелому столу, ничего не сказал. Гость беззаботно сел за чайный стол, будто собираясь метнуть банчок. Кисейные занавески делали столовую похожей на детскую, еще более молодила стены круглая мордочка барышни Дулиной, ее желтое платье и то, что кипяток, дымясь, перелился на поднос. Мамаша шепнула дочке:
Повесть "Крылья" стала для поэта, прозаика и переводчика Михаила Кузмина дебютом, сразу же обрела скандальную известность и до сих пор является едва ли не единственным классическим текстом русской литературы на тему гомосексуальной любви."Крылья" — "чудесные", по мнению поэта Александра Блока, некоторые сочли "отвратительной", "тошнотворной" и "патологической порнографией". За последнее десятилетие "Крылья" издаются всего лишь в третий раз. Первые издания разошлись мгновенно.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.
Жизнь и судьба одного из замечательнейших полководцев и государственных деятелей древности служила сюжетом многих повествований. На славянской почве существовала «Александрия» – переведенный в XIII в. с греческого роман о жизни и подвигах Александра. Биографическая канва дополняется многочисленными легендарными и фантастическими деталями, начиная от самого рождения Александра. Большое место, например, занимает описание неведомых земель, открываемых Александром, с их фантастическими обитателями. Отзвуки этих легенд находим и в повествовании Кузмина.
Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872-1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая». Вместе с тем само по себе яркое, солнечное, жизнеутверждающее творчество М. Кузмина, как и вся литература начала века, не свободно от болезненных черт времени: эстетизма, маньеризма, стилизаторства.«Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» – первая книга из замышляемой Кузминым (но не осуществленной) серии занимательных жизнеописаний «Новый Плутарх».
Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872–1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая».«Путешествия сэра Джона Фирфакса» – как и более раннее произведение «Приключения Эме Лебефа» – написаны в традициях европейского «плутовского романа». Критика всегда отмечала фабульность, антипсихологизм и «двумерность» персонажей его прозаических произведений, и к названным романам это относится более всего.
Соседка по пансиону в Каннах сидела всегда за отдельным столиком и была неизменно сосредоточена, даже мрачна. После утреннего кофе она уходила и возвращалась к вечеру.
Алексей Алексеевич Луговой (настоящая фамилия Тихонов; 1853–1914) — русский прозаик, драматург, поэт.Повесть «Девичье поле», 1909 г.
«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…»М. Е. Салтыков-Щедрин.
«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».
Собрание прозы Михаила Кузмина, опубликованное издательством Университета Беркли, США. В шестом томе собрания воспроизведены в виде репринта внецикловый роман «Тихий страж» и сборник рассказов «Бабушкина шкатулка». В данной электронной редакции тексты даются в современной орфографии.https://ruslit.traumlibrary.net.
Собрание прозы Михаила Кузмина, опубликованное издательством Университета Беркли, США. В седьмой том собрания включены сборники рассказов «Антракт в овраге» (в виде репринта) и «Девственный Виктор». В данной электронной редакции тексты даются в современной орфографии.https://ruslit.traumlibrary.net.