Несобранная проза - [22]

2.

Прошло уже достаточно времени, так что Терентий Васильевич с грехом пополам мог уже при случае изъясняться на его любимом диалекте, даже написать письмо попроще. Последняя эта возможность особенно ему была полезна и кстати, так как Лапидин, кроме радости исполненной мечты, узнал еще и другую, совершенно для него неожиданную. Он влюбился, причем самым романическим, даже романтическим образом, не видя никогда в глаза предмета своей любви. Как-то так вышло, что в занятиях Терентия Васильевича не принимала никакого участия та простая и веселая незнакомка, чей портрет его так пленил. Из рассказов же других учеников Лапидин убедился, что это именно она и есть. Он любил расспрашивать о ней и дал бы что угодно, чтобы хотя раз ее увидеть, но англичанка была неуловима. Всем доступна, а для него невидима. Мистер Гарри всегда его искусно выпроваживал, а когда раз Терентий Васильевич решил поставить на своем и дождаться мистрисс во что бы то ни стало, ему объявили, что она сегодня вообще не приедет.

Вот тут-то ему и пригодилась английская грамота. Он написал письмо, пусть с ошибками, пусть не такое безумное, как ему хотелось бы (для этого его словарь был слишком беден), пусть там все существительные стояли в именительном падеже, и все глаголы в неопределенном наклонении, – но все-таки это было письмо, и всякая бы поняла, что это письмо любовное. И тем не менее он получил ответ на свое письмо. Скрываясь от жены, он долго читал его со словарем. Свидания в этом письме не назначалось и вообще ничего определенного не говорилось, а тон, сдержанный, но грациозный, слегка насмешливый, ускользнул от Терентия Васильевича. Да ему было и не до того, чтобы разбирать разные тона! Она ему написала письмо, да еще английское! есть от чего сойти с ума.

Таким образом завязалась переписка. Иногда ему приходило в голову, что, может быть, все это – не более как система обучения эпистолярному слогу, но он гнал такое подозрение. Во-первых, для школьных занятий их письма носили все-таки слишком предосудительный характер; во-вторых, его письма не возвращались к нему с поправками, а на них писались ответы, так что если Терентий Васильевич и сделал успехи, то во всяком случае больше в своем чувстве, нежели в английском правописании. Но почему она все не показывалась и обходила молчанием вопрос о свидании, о котором настойчиво писал ей Лапидин? Может быть, тут какая-нибудь тайна? Образ веселой англичанки с сверкающими зубами делался для влюбленного все более поэтичным и значительным. Он даже был склонен думать, что всегдашнее необъяснимое его стремление к английской нации было не что иное, как роковое, предопределенное предчувствие этой встречи.

Наконец, он получил письмо:

– Если хотите меня видеть, завтра в первом трамвае (четвертый номер), который пойдет после семи часов вечера от той остановки, где вы садитесь, возвращаясь с урока. Буду я в переднем вагоне. Вы не можете меня узнать, но, конечно, почувствуете, где я, тем более, что мы с вами уже встречались, и я вас в лицо знаю, так что замечу без труда. Вот ваше желание и будет исполнено. Итак, до завтра. –

Следовала подпись.

Как ни был рад Терентий Васильевич исполнению своей мечты, он не мог не заметить, что мистрисс писала довольно бестолково, да и сама мысль назначать свиданье в трамвае ему показалась неудобной, вздорной и мало поэтической. Так легко не найти друг друга, сесть не в тот вагон, не в тот номер, наконец, просто не заметить из-за давки. Это несколько подорвало даже его восхищение английской основательностью, но, не желая обижать возлюбленной незнакомки, он счел это британской эксцентричностью, которая, конечно, от влюбленности еще обострилась.

Терентий Васильевич даже не пошел на урок в этот день, а просто отправился на Васильевский остров, прогулял взад и вперед до семи часов и стал ждать первого трамвая номер 4. В числе ожидающих не было никого, кто подходил бы хоть отчасти на мистрисс: какие-то чиновники, две старые дамы и гимназист. Верно, она уже внутри. Народу было не очень много, но все-таки несколько человек стояло, держась за ремни. Терентий Васильевич зорко осмотрел весь вагон и вздрогнул.

Очевидно, судьба захотела над ним подшутить. В углу, скромно держа раскрытую книгу, сидела Маргарита Петровна Лапидина, жена его. Как она сюда попала, когда вошла, он не заметил. Сидела она так, как будто все время находилась на этом месте, а между тем, помнится, когда он в первый раз обводил взором пассажиров, ее здесь не было.

– Какая досада! – думал Терентий Васильевич, – желая только одного, чтобы жена не отвлекалась от книги, пока он не выйдет из вагона, что он собирался сделать на первой же остановке, тем более, что мистрисс, очевидно, здесь не было.

– Не буду смотреть на Маргариту, а то она еще обернется! – думал Лапидин, а между тем взгляд его непрестанно возвращался на жену.

Опущенные веки с рыжими ресницами вздрагивали и углы рта ее поднимались в улыбке. Наконец, она полугромко рассмеялась.

– Г-жу Тэффи изволите читать? – обратился к ней сосед, все время умильно за ней следивший.

Лапидина подняла глаза на спутника; по движению губ видно было, что она собирается сказать что-то не очень приятное, как вдруг она на весь вагон вскричала: