Несобранная проза - [15]

Федя открыл глаза и оживился.

– Не правда ли, ведь, это не по моей вине? О, я твердо решил следовать за Тамарой: она сама меня просила сделать это вторым, чтобы ей не ослабеть. Револьвер был в полной исправности, но все-таки это ужаснс. Что будут обо мне говорить, думать? Ведь, я же офицер, как никак. Будут в газетах цыганить!

Тут я даже уже рассердилая на моего фанфарона и сказал:

– Вот уже, действительно, за такие мысли стоило бы вас презирать. Как вам могут теперь приходить в голову такие глупости? Неужели вам только и дела, что соображать, что о вас станут говорить?

– Да, конечно, теперь я должен только молиться, чтобы Бог простил мой грех и ее.

– Да, признаться, это было бы куда уместнее, а главное, вам нужно измениться, встрепенуться, выбраться на другую дорогу и постараться загладить то, что вы понаделали.

– Да, да. Вы совершенно правы! Вы мне настоящий друг. И, вот, уверяю вас, клянусь вам, как только я продам кавказские земли, так сделаюсь другим человеком, только вы меня не оставляйте! Ведь, отчего я такая дрянь? Потому что все меня бросили, и я нищий, а за землю мне дадут сто тысяч.

– Это, конечно, правда, что человеку богатому быть добрым и порядочным нетрудно, но вы на свои земли лучше не надейтесь, а постарайтесь сейчас же приняться за новую жизнь и поступайте так, будто вы уже обеспечены и никаких забот у вас нет.

Федя вздохнул и ответил:

– Да, я так и поступал, ни о чем не заботился и денег своих не считал, а, вот, видите, к чему это привело.

– Это не совсем то, что я говорю, Федор Николаевич. Особенно худого, положим, в этом ничего нет, но для подобного поведения нужна большая сила и легкость духа, которые помешали бы человеку впадать в уныние и расстройство, а у вас такой силы еще нет.

– Да, у меня такой силы нет. Я, вообще, дрянной и заболтавшийся человек, и это, конечно, совершенно несправедливо, что я промахнулся. Вы только меня не оставляйте, а то я совсем пропаду.

– Я готов это сделать, но, если вы хотите, чтобы я вас не оставил, вы должны на первых порах меня во всем слушаться.

– Я буду слушаться вас во всем. Вы человек добрый и худого мне не посоветуете.

– Да уже, конечно, не посоветую вам пускать себе пулю в лоб, истратив деньги. Как только вы вернетесь в Петербург, выясните себе, можете ли вы оставаться в полку. Если это возможно, то сделайте все, что в силах, а если сделать это в силах, то вывернитесь наизнанку, чтобы сохранить за собой военную службу, потому что, при вашем характере, только она одна может удержать вас от смешных, досадных и даже преступных выходок. Если же этого никак нельзя, тогда я вам достану место, очень маленькое, конечно, но которое крышу и кусок хлеба вам обеспечит. Вы ликвидируйте все ваши дела; если у вас есть, что, действительно, продать, продавайте, заплатите необходимые долги нуждающимся людям, остальными – пренебрегите, – и начинайте тихонько жить. Это, конечно, очень неблестяще, что я вам предлагаю, но едва ли, что можно придумать другое.

– Так, так… Да другого мне и не нужно! Укатили сивку крутые горки.

На этом изречении и окончился наш разговор, а через два дня, похоронив Тамару Панкратьевну, мы вместе отправились в Петербург, как будто я только для того и ездил в Москву, чтобы вывезти оттуда это заболтавшееся чадо.

Недели две Штоль вел себя примерно, даже слишком примерно, так, что я стал даже побаиваться, что мой добровольный пленник не выдержит и неожиданно упорхнет, имея к этому большие способности и навык. Действительно, кто мог бы узнать Федю Фанфарона в молодом человеке, который целые дни сидел дома, то читая, то переписывая мои рукописи, то входя в мое несложное хозяйственное управление, который лишь изредка выходил за покупками, наблюдал порядок, был скромен, тих и даже аккуратен? Одно можно было поставить ему в вину: это то, что, по-видимому, он совершенно не беспокоился о своих полковых делах и даже, кажется, не справлялся, как они обстоят.

В этой жизни ничто не прочно, и мои опасения оправдались самым наглядным манером, когда однажды, придя домой, я не застал не только Феди Штоля, но даже никакой записки, которая извещала бы меня, куда мой гость направил свой путь. Так как Тамары Панкратьевны не было в живых, и я даже не знал фамилии краснощекого друга Штоля, то я поневоле принужден был отложить все поиски и предоставить события течению времени.

Судьбе было угодно так распорядиться, что очень долго я не имел ни слуху, ни духу о Феде Фанфароне, а когда появился слух, то опять-таки в комбинации, довольно неожиданной. Почти через полгода после исчезновения Штоля я был приглашен обедать к одним своим старинным знакомым. Я бывал у них редко, так что не видал их тоже почти полгода, но это не имело никакого значения для моей любознательности, так как это было семейство солидное и установившееся, так что там едва ли могло случиться что-нибудь достойное внимания, не то что в пестрой жизни подпоручика Штоля. Тем более меня удивила маленькая приписка на приглашении, в которой говорилось, что меня ждет за обедом небольшой сюрприз. Не будучи в состоянии угадать, какой сюрприз меня ждет там, я не стал напрасно ломать головы и даже позабыл думать об этом.