Несмотря ни на что - [2]

Она спрятала лицо на плече сына, и Джон чувствовал, как она дрожит, борясь со слезами. Он мрачно смотрел куда-то поверх этой склоненной головы.

Холодное удивление, растерянность, ощущение обиды переполняли его душу. Но сквозь слепое юношеское возмущение пробилась нежная жалость к этой хрупкой женщине, прильнувшей к нему и трепетавшей от боли.

— Ну, ну, все в порядке! — сказал он неуклюже, пытаясь успокоить ее, и поцеловал ее в волосы. — Немножко неожиданно это все, да что же делать… Однако, черт побери! — вдруг вырвалось у него невольно, — что же я-то… теперь… буду делать?!

Новая нота, прозвучавшая в голосе Джона, заставила мать отодвинуться.

— Родной мой, — промолвила она очень мягко, — ты ведь собирался ехать в Шартрез завтра, чтобы встретиться с Тревором, не так ли? И говорил, что пробудешь там целый месяц, а может быть, даже и вернешься с Тревором в Лондон, не заезжая сюда. В твои планы не входило оставаться здесь со мной, не правда ли?

— Так-то оно так, да… неужели ты не понимаешь, что… что теперь все выходит как-то по-другому?

— Но почему же? — голос миссис Теннент звучал устало. — Никто из твоих друзей не знаком со мною. Я жила тут в полном затворничестве, а ты бывал всюду, где хотелось. И никто не должен знать обо мне ничего, за исключением того факта, что я вышла замуж за Ричарда Вэнрайля. Жить мы будем с ним в Нью-Йорке, далеко от всяких сплетен и слухов. Свет забыл меня. Только моей матери была известна правда, но ее уже нет в живых. Тебя принимали в обществе только ради тебя самого, не интересуясь твоими родными. А теперь к тому же тебе предстоит блестящая карьера…

Вошел садовник за какими-то распоряжениями к миссис Теннент.

Джону захотелось уйти из этой серой с золотом комнаты, где только что испытал первый удар в жизни, туда, где свежий воздух и солнечное сияние. Выходя, он сказал, полуобернувшись к матери:

— Поеду покататься на лодке. К обеду вернусь.

Он выкатил из сарая маленький двухместный автомобиль, вскочил в него и понесся с бешеной скоростью вниз по склону холма, к городу.

Когда автомобиль помчался по аллее, начинавшейся от дома, перед глазами Джона мелькнуло на дороге знакомое увядшее лицо. Старая женщина доковыляла до красивых железных ворот виллы, постояла, пока автомобиль исчез в конце аллеи, и пошла по узкой дорожке, ведущей к оранжерее.

Она остановилась у дверей и позвала резко и громко:

— Мисс Рэн!

— Войдите.

Люси вошла и, приблизившись к Ирэн, лежавшей в кресле, остановилась позади. Ее старое лицо было угрюмо.

— Итак, вы сказали ему все, мисс Рэн? — начала она.

— Да.

— И он порядком расстроился, как видно, — сухо констатировала Люси.

— Я думаю, что он… никогда уже не будет относиться ко мне по-прежнему, — отозвалась миссис Теннент слабым голосом.

— Подождите, пока он узнает горе в жизни, — возразила старая Люси.

В ее глазах была тоскливая тревога, но слова звучали с презрением.

— Погодите, увидите, мисс Рэн. Мужчины все больно скоры на гнев, когда у них все хорошо и благополучно, но посмотрите на них, когда счастье им изменит и они нуждаются в утешении: тут-то уж и гнев и холодность как рукой снимет!

Она вдруг опустилась на колени у кресла.

— А что, он принял это очень близко к сердцу? Был груб к вам? — шепотом спросила она. — Так и следовало ожидать, что сперва погорячится! Но потом, когда напомнили ему, какой затворницей жили здесь ради него все эти годы, — он смягчился, да?

Она положила жесткую старую руку на белую руку Ирэн, нервно теребившую носовой платок.

— Ну, ну, не надо, не убивайтесь же так, дорогая! Нечего было и ожидать, что он все поймет и примет, как следует, — ведь вы его сами приучили думать, что кроме него ничего и никого для вас не существует. Такие, как он, мисс Рэн, нелегко примиряются с переменой в жизни. Мистер Джон теперь укатил на своей машине, а когда вернется, уже будет рассудительнее и будет готов… — она недовольно прищурилась, — готов простить. И вам придется это стерпеть…

Джон тем временем домчался до набережной в своем маленьком автомобиле. Перед его глазами расстилалось озеро. На густой синеве играли золотые переливы солнечного света и мелькали вдали яркие пятна парусов.

Рядом группа праздных туристов, видимо, людей состоятельных, торговалась с лодочником. Джон в ожидании своей лодки невольно прислушался к их разговору. Американцы!

— О, проклятье! — пробормотал он невольно, уколотый мучительным воспоминанием. Прыгнул в свою подъехавшую в эту минуту моторную лодку и отчалил от берега.

Он объехал все озеро, миновал Нион, Лозанну, Вевей, и, наконец, остановился отдохнуть в крошечной бухте.

Сидел сгорбившись, с опущенной головой, с трубкой в зубах.

Какая-то низменная ревность, с которой он не мог бороться, заставила его смотреть на роман матери, как на нечто неприличное. Да, таким это казалось ему. То, что она собирается делать, нелепо, необычно — и, значит, «неприлично». Это врывалось в его жизнь, переворачивало все вверх дном. И, кроме того, он чувствовал раздражение при мысли о том, как ловко его обманывали! Никогда ни одного слова, намека, никогда ни малейшего повода к подозрению!