Несломленная - [81]

В это тяжелое время он моя гора и опора, он все выносит стоически. Пока я себя не помню от боли, он ищет решения, стирает слезы у меня с лица. Он утешает меня и всегда находится рядом.

Сидя в темной комнате перед телевизором, я начинаю есть. Я ем сладости, шоколад, леденцы – все, что хоть на несколько минут приносит мне облегчение. Несколько недель спустя я уже растеряла всю форму, и от моего спортивного тела не осталось и следа. Боль от потери семьи снова вытесняет из моей головы все остальные мысли. Эта боль усиливается, когда я звоню домой поговорить с Саво. Трубку берет отец.

– Привет, пап, я хочу поговорить с Саво, – говорю я.

– Нет, – отвечает он и вешает трубку. Я перезваниваю, но он все равно не дает мне поговорить с братом.

Я понимаю: он думает, что, запрещая мне общаться с братиком, вынудит меня вернуться. Он хочет дать мне понять, что я могу играть в теннис без него, но жить без семьи – нет. Его расчет на то, чтобы сделать мне больно. И он работает. Боль от того, что я уже много лет нормально не общаюсь с братом, рвет меня на части. Мне так хочется спросить его: «Как твои дела? Как школа? С кем ты дружишь? Чем вы занимаетесь?» Я пропустила, как он вырос за последние годы.

Ко мне возвращаются суицидальные мысли. Они у меня в голове каждый день. Я думаю о том, как сделаю это. Я уже стояла на балконе и была близка к тому, чтобы спрыгнуть. Теперь я снова думаю, что проще и быстрее всего сделать это с помощью пистолета.

В эти страшные дни, полные отчаяния, меня останавливают только Тин и Саво. Я не могу так поступить с Тином, а что до Саво, то я много раз обещала себе изо всех сил о нем заботиться. Так что я думаю о них двоих и верю, что должен быть способ выкарабкаться из этого мрака. У меня есть то, для чего нужно остаться в этом мире. Есть важные дела, которые я должна сделать, – не для себя, но для них.

Несмотря на то что в этот период я не тренируюсь и вообще еле жива, у меня не возникает мысли бросить теннис. Это единственное, что я умею, и, хоть я и не хочу играть сейчас, теннис отчасти помогает мне выжить. Другое дело, что у меня даже тренера нет.

Через два-три месяца после возвращения моей депрессии Тину удается своей добротой вернуть меня на корт. Он убеждает меня в апреле сыграть несколько турниров ITF. В Загребе нет подходящей теннисной инфраструктуры, так что мы решаем вернуться в Сэддлбрук. Останавливаемся мы не в доме, который я отдала отцу, а на курорте. Там мы пытаемся по кусочкам собрать мою слетевшую с рельсов карьеру.

Я тренируюсь с кем придется и много занимаюсь в зале. На корте я часто работаю с лучшим спаррингом Сэддлбрука. Вскоре после нас приезжают Борна с Каролиной. Ситуация и без того неловкая, а потом Борна еще обращается к менеджеру курорта и говорит, что мой спарринг нужен Каролине.

– У него все занято – большинство дней он с Еленой, – говорит менеджер.

– Мне нет дела до Елены, – отрезает Борна.

Я случайно оказываюсь поблизости и слышу весь их разговор, но не иду с ним на конфликт – у меня для этого нет сил. Очень обидно слышать такое от человека, которого я раньше считала настоящим другом.

Дальше мой тренер по фитнесу говорит, что Борна предложил ему поработать с Каролиной. Тренер ответил, что мог бы, но только в то время, когда он не работает со мной. На это Борна якобы сказал: «Мне насрать на Елену и ее расписание».

Когда эта ситуация стала такой гадкой? Мне так от этого больно.

После сбора в Сэддлбруке мы летим в Европу, где я играю Открытый чемпионат Биаррица вместе с другими недопрофессионалами, сбитыми летчицами и юниорами. Турниры ITF вроде этого напрочь лишены лоска крупных соревнований и «Шлемов»: на них нет ни развозки, ни шведского стола, работающего весь день, ни салонов красоты, массажистов или физиотерапевтов. Разыгрываются там копейки: чуть больше 50 долларов за участие. Обстановка на них безрадостная. Это работа на износ.

Моя первая соперница – итальянка, стоящая в рейтинге 678-й. У нее нет ни одного выигранного матча, а я четыре года назад была четвертой, а сейчас 446-я. То есть я должна побеждать даже с завязанными глазами.

Я проигрываю.

Моя игра чудовищна. Подача отвратительна. «Это катастрофа гребаная», – думаю я про себя. Моя соперница побеждает 7:5, 7:5. Я сыграла так ужасно, будто вообще разучилась играть. Все в моей жизни не так.

Единственное, что у меня еще есть, – это мои отношения с Тином. Но даже он не в силах компенсировать мне потерянный контакт с братом и испорченные отношения с родителями. То, чего мне не хватает, никто мне дать не может. Все уже до того запущено, что ничто не может изменить моих чувств и исправить мою голову. Все очень просто: я хронически подавлена, и ничего с этим не поделать. Я в глубокой депрессии. Я понимаю, что надо что-то делать, если я хочу еще пожить нормальной жизнью. И теннис тут ни при чем, я просто хочу быть психологически здоровым человеком. Сейчас уже не до тенниса, это вопрос элементарной жизнеспособности.

Каждый день я просыпаюсь с ощущением непосильного груза на плечах. Вдобавок к депрессии у меня развилось тревожное расстройство. У меня случаются панические атаки: пульс резко учащается, становится трудно дышать, бросает в жар. Это может произойти где угодно и когда угодно, чаще – в оживленных местах. Я начинаю ощущать дискомфорт, находясь на людях, что не очень-то совместимо с выступлениями на турнирах. Во время этих приступов я не могу контролировать свои мысли, и мне представляются разные ужасные сценарии: как я умираю в автомобильной аварии или авиакатастрофе. Я стала бояться самолетов, хотя раньше любила летать. Но все равно нет ничего хуже депрессии: такое ощущение, что у этой засосавшей меня грусти нет конца и края. И, как бы мне ни хотелось из нее выпутаться, во мне нет жажды жизни, чтобы это сделать.