Несломленная - [49]

– Я приехала за югославским паспортом, – говорю я репортерам. – Я благодарна Австралии, она очень мне помогла. Но я всегда хотела вернуться. Я хотела сделать это раньше, это было мое самое заветное желание. Теперь оно наконец исполнилось. Я сербка, и поэтому я хотела этот паспорт.

Это несусветные враки.

По папиному указанию я заявляю, что мы хотим купить дом в Белграде, чтобы было удобнее ездить на турниры в Европе.

– Австралия очень далеко, – начинаю я объяснять, но сразу понимаю, что это слабый аргумент. Сербия тоже далеко не идеальный перевалочный пункт. Есть варианты гораздо удобнее.

Когда меня спрашивают про разрыв отношений с Австралией, я отрицаю то, что больше не буду ее представлять. Но про себя я уже в этом не уверена и допускаю, что отец действительно решил вернуться на родину, потому что выносить внимание прессы он больше не в состоянии. Все-таки приехать в Сербию и фотографироваться с паспортом – это большой шаг. Мне все труднее поверить, что это пустая угроза. Возможно, мы и правда переедем и сменим флаг. Эта перспектива меня пугает.

О том, чтобы по возвращении в Сербию связаться со школьными друзьями и тренерами, речи не идет. После переезда в Австралию отец запретил маме поддерживать какие-либо старые контакты, даже с сестрами. Папе всегда нужно все контролировать. Мамины сестры очень за нее переживают, потому что знают, что отец поднимает на нее руку. Поэтому-то ему во что бы то ни стало нужно было лишить ее возможности с ними общаться.

Практически сразу после пресс-конференции мы улетаем из Белграда к папе и Саво во Флориду. Саво теперь ходит в школу там, а папа недавно купил в Сэддлбруке нарядный дом на четыре спальни. Со мной он не советовался, но это тихое место пришлось очень кстати после назойливого внимания последних недель. Я наслаждаюсь уединением и приступаю к предсезонке. Этот сезон я закончила 26-й ракеткой мира и полна решимости продолжить свое восхождение в рейтинге. 2001 год я начинаю в Азии и сразу играю хорошо: обыгрываю Елену Дементьеву в полуфинале турнира в Гонконге и Анну Курникову – в финале.

* * *

Лето 2001 года: за три дня до начала Australian Open выходит сетка. Я возвращаюсь в отель «Парк Хайатт» к своей семье и говорю, с кем мне играть в первом круге: это Линдсей Дэвенпорт – вторая сеяная и вторая ракетка мира. Папе срывает крышу. С вытаращенными глазами он начинает причитать. Мама, Саво и я сидим молча, пока он мечется по комнате с криками и воплями.

– Все, играть за Австралию ты больше не будешь, – орет он. – С этим покончено. Мы уезжаем.

Сетка подстроена. Левая сетка. Это подстава.

Сердце у меня падает в пятки.

– Может, все же не стоит, – говорю я, осторожно подбирая слова. – Может, лучше еще подумать об этом…

От его взгляда я мгновенно прикусываю язык. Он принял решение, и я знаю, что, если стану докапываться, мне может влететь.

Как я и подозревала, та поездка в Белград была спланированной акцией. Возможно, у него всегда был этот запасной план – «ретироваться» домой. Меня тяготит, что мне даже не с кем об этом поговорить. Нет ни одного друга, на которого я могла бы положиться. Никого, кому я могла бы довериться, позвонить, поплакаться. Моя жизнь вот-вот снова превратится в ад, а я чувствую себя одинокой как никогда.

После того как мне выпало играть с Линдсей, отец считает себя вправе возмущаться публично – изобличать заговор «фашистов» из WTA против нас с ним. Он звонит Tennis Australia и сообщает им, что теперь я буду играть под флагом Югославии. В последнюю пятницу перед началом Australian Open он звонит Мэттью Беннсу из сиднейской Sunday Herald. Папа решает, что ему можно доверять, и хочет сообщить новость ему одному. Когда Мэтью берет трубку, отец громко говорит на заднем фоне, а я перевожу.

– Папа хочет встретиться с вами – мы хотим сделать важное заявление, – говорю я. – Приезжайте в Мельбурн.

Мэттью приходит на мою тренировку в «Мельбурн-Парке» в субботу утром. Никого из журналистов вокруг нет, так что он получает эксклюзив. Снова папа говорит, а я перевожу.

– Я теперь представляю Югославию, а не Австралию, – говорю я Мэттью. – Мы приняли это решение после долгого обсуждения.

Словами отца я рассказываю Мэттью, как результат жеребьевки стал последней каплей, и как после этого мы всей семьей сидели в нашем номере в Мельбурне до пяти утра: «Я убежден, что сетка подстроена. Страна должна защищать своего игрока… Елена вчера вечером впервые в жизни плакала. Я никогда раньше не видел ее плачущей из-за тенниса, а вчера она говорила, что поверить не может, что такой жребий ей выпал в Австралии.

Она чувствует, что ее предали. Что никто здесь ее не ценит, а когда тебе так кажется, тебе некуда пойти.

Это решение далось нам непросто, но нас вынудили принять его, и теперь она всегда будет играть за Югославию.

После такой жеребьевки нас тут ничто не держит. В ближайшие недели мы переедем во Флориду. Сейчас я займусь продажей всего нашего имущества, чтобы уехать из этой страны. Это очень грустно».

Какое же это наглое вранье. Он все свалил на меня. Я думаю: «Да ты вообще долбанутый?» Он принимает все решения и всех нас строит, но выставляет все так, будто это мое желание? Что это я придумала и решила? Он говорит, что меня «предали», но предал меня он. Я поверить не могу, что у него хватило бесстыдства сказать, что я никогда раньше не плакала из-за тенниса. Да я полжизни в слезах после его побоев из-за тенниса. Он что, забыл, как я каждый раз рыдаю, жестоко избитая им? Раз уж он принимает все эти решения, пусть он за них и отвечает.