Несломленная - [27]

Третий сет получается настоящей зарубой. Мы играем до вечера, и никто из нас не отступает ни на дюйм. Сет заканчивается в ее пользу – 11:9. Я смотрю на табло, и все погружается во мрак. «Я и правда дерьмо, – говорю я себе. – И правда безнадежна».

Матч продолжался больше трех часов и вроде бы стал одним из самых продолжительных в истории «Ролан Гаррос». Я необычно эмоциональна, раздавлена поражением, занимаюсь самобичеванием. Я растеряла всю уверенность, которую набрала своими успехами в 1998-м и на Кубке Хопмана с Australian Open в начале 1999-го. На корте я потеряна, будто разучилась играть. Мой теннис куда-то от меня ускользает, и я не знаю, как его вернуть.

Прислонившись к шкафчику темного дерева, я реву, пока у меня в голове крутятся все эти мрачные мысли. Мне очень горько, что я не смогла показать свою игру. Приходит мама и садится рядом, пытаясь меня утешить, но я рыдаю еще сильнее.

– Не хочу я играть в этот теннис, – говорю я ей. – Не хочу играть.

Я думала, что мы в раздевалке одни и никто меня не слышит. Но тут я слышу какое-то движение сбоку. Видимо, кому-то в занавешенной кабинке делали массаж. Этим кем-то оказывается Моника Селеш. Кумир моего детства подходит ко мне, заливающейся слезами. Я ошарашена ее появлением.

– Все наладится, – говорит она мне мягко. – Сейчас тебе не хочется продолжать, но это пройдет. Уже завтра пройдет. Тебе еще только 16, а ты уже очень хороша.

– Спасибо, – отвечаю я ей, полная признательности.

Эта неожиданная поддержка сразу же воодушевляет, но тут у мамы звонит телефон – это отец. Она передает мне трубку, и все мое наболевшее выходит наружу. Беспорядочные слова и мысли. «Мне плохо, я не чувствую уверенности. У меня никого нет».

А потом я говорю слова, которые, казалось, никогда не захочу сказать:

– Пап, пожалуйста, приезжай.

В тот миг мне кажется, что это мой единственный оставшийся теннисный козырь. Я разрываюсь: я знаю, что будет ад, но в то же время мне нужна его помощь. Тем более он все равно рано или поздно приедет в Европу, так пусть уж приезжает сейчас, пока мой теннис не стал совсем плох.

* * *

Через двое суток самолет моего отца приземляется в Париже, и одного взгляда на него мне достаточно, чтобы горько пожалеть о своих призывах на помощь. Он с похмелья, потому что заливал свой панический страх летать. Но он хотя бы привез моего дорогого Саво, которого я сжимаю в объятиях, пока папа бормочет невразумительные приветствия. Любезности – не его конек.

С приездом отца мы с мамой снова начинаем ходить на цыпочках. В воздухе повисает напряжение. Я понимаю, что мне нужна его помощь на корте, но тем не менее его присутствие возвращает меня в состояние перманентного страха и беспокойства. «Ну почему он не может быть нормальным?» – думаю я про себя.

На следующий день мы едем в британский Бирмингем на турнир WTA, который проходит там каждый июнь в качестве разогрева перед Уимблдоном. Мы забиваемся в крошечный дешевый гостиничный номер: хоть теперь у нас и есть деньги, спускать их на проживание в нашей семье считается непозволительной роскошью. Пора возвращаться к работе.

В Бирмингеме без конца идет дождь, так что я тренируюсь в помещении на сверхбыстрых кортах. Отец снова ходит взад-вперед вдоль площадки и раздает указания, и, несмотря на все мои опасения, я чувствую, как его присутствие придает мне уверенность на корте. С ним я будто расправляю плечи и становлюсь выше. Да, я боюсь его, но еще я знаю, что он разбирается в теннисе. Нескольких его замечаний достаточно, чтобы я перестала сомневаться и поверила, что буду в порядке. «Вот этот удар играй вот так», – говорит он, и я чувствую в себе постоянный внутренний конфликт. Как бы отец ни бывал неуправляем и жесток, но, когда речь идет о теннисе, он знает, о чем говорит. У моих тренеров, особенно Крэйга и Лесли, он перенял разные технические и тактические приемы. С самого первого моего дня на корте он слушал и наблюдал за специалистами. Он запомнил все полезные, на его взгляд, упражнения и использует их в наших тренировках.

Поэтому с ним я и чувствую себя увереннее – я знаю, что он понимает теннис, и это он привел меня туда, где я сейчас. Но это никак не уменьшает мой страх перед ним и обстоятельствами, в которых я оказалась. Он переступил через собственный страх самолетов и прилетел мне на выручку, чтобы гарантировать мне успех. Чтобы мое восхождение к теннисным вершинам продолжилось. Ему плевать, радостно мне или грустно. Ни разу в жизни он не говорил мне, что любит меня. Но он так хорошо разбирается в теннисе, и мне так отчаянно хочется, чтобы он был нормальным.

В течение недели я как следует тренируюсь и прохожу два квалификационных круга – обыгрываю Лизель Хубер из ЮАР и болгарку Любомиру Бачеву, 97-ю ракетку мира. Так я выхожу в Бирмингеме в основную сетку.

Отец вроде бы доволен моей игрой, и все, кажется, наладилось. Или нет? Я никогда не знаю наверняка.

Начинается турнир, и на дальних кортах я играю с итальянкой Ритой Гранде. Я уверенно беру первый сет, но уступаю во втором, когда слышу какое-то беспокойство на трибунах. Позднее я узнаю: отцу по ходу матча показалось, что две британские болельщицы смеются надо мной после каждой ошибки. Это выводит его из себя, и в итоге он поворачивается к ним и называет их «старыми английскими коровами». Это возмущает людей вокруг, и начинается шум-гам. Я стараюсь не обращать на него внимания, но, как бы я ни была привычна к разным отцовским трюкам на моих матчах, это выбивает меня из колеи.