Несломленная - [16]

– Это все ты виновата, – он плюет в меня. – Ты не работаешь так, как должна, чтобы вытащить нас.

Через несколько часов он наконец замолкает. Мы оба засыпаем на полу рядом с нашим багажом и моей теннисной сумкой. Мы спим всего два-три часа, до первого автобуса в аэропорт. Оказавшись в самолете, я сразу засыпаю, изможденная его бешенством.

* * *

К марту 1997 года мой талант в Австралии уже признан настолько, что меня впервые отправляют на международные соревнования – в Японию. Вечером накануне отъезда в Токио я раскладываю свою желто-зеленую форму на маленькой кровати, где сплю вместе с братом. Обживаясь в Сиднее, мы постепенно покупали мебель – местный магазин открыл нам долгосрочный кредит без первоначального взноса. Возможность представлять свою страну вызывает у меня восторг, а к тому же я еду одна – в смысле, без отца. Родителей в эту поездку не берут, но он меня все же отпускает, потому что международные соревнования покажут мой настоящий уровень. Я не могу дождаться того дня, когда уеду от него.

Я приезжаю в аэропорт Сиднея в радостном предвкушении нашего рейса, но и на нервах. Я рассматриваю других игроков-юниоров, стоящих в очереди на регистрацию. Они все старше меня минимум на три года и выглядят высокими и уверенными в себе. Еще они выглядят сплоченной группой – такой крепкой теннисной бандой, которой неинтересны чужаки вроде меня. Их лица мне знакомы – я помню их с региональных турниров: это золотая молодежь австралийского тенниса.

Никто из них не здоровается со мной, когда я встаю в очередь. Наоборот, они делают вид, что не замечают меня.

Когда мы приземляемся в Токио, я уже со всей ясностью понимаю, что я там изгой. Когда мы перед ужином собираемся всей командой в лобби отеля, сразу видно, что я не такая, как они все. Они все одеты очень хорошо: джинсы, классные футболки, модная обувь. У меня нет даже джинсов, не говоря обо всем остальном. Мы не можем их себе позволить, да и к тому же, по мнению папы, мне не нужно ничего, кроме теннисной одежды. Так что пока все одеты по последней моде, на мне мой спортивный костюм. На меня косо смотрят. Мне неловко, и я выдумываю оправдание:

– Я не знала, что мы в джинсах идем.

– Ну так иди наверх, переоденься, – отвечает кто-то.

Тогда мне приходится выдумывать, почему я не могу.

Остальные игроки тусуются друг у друга в комнатах, играют в карты, дурачатся – проводят время, как и все тинейджеры, – но меня не приглашают. Однажды вечером я собираюсь с духом. Моего отца нет в этой поездке, и он не диктует каждое мое движение, поэтому я очень хочу воспользоваться этой свободой, чтобы влиться в коллектив. Хотя бы попытаться. Я завожу себя: попрошусь поиграть в карты с ними.

Я подхожу к двери номера, где все собрались. Меня пробирает волнение. Я стучусь. Мне открывают. Они встречают меня отсутствующими взглядами. Я сразу понимаю, что мне не рады.

– Вали откуда пришла, – говорит мне один из игроков и захлопывает дверь у меня перед носом. Комната взрывается общим хохотом – будто этот человек рассказал самый смешной анекдот на свете.

Эти слова потрясают меня до глубины души. Я забиваюсь в свою комнату, залезаю на кровать и рыдаю. Я так отчаянно хочу, чтобы меня приняли, но не остается никаких иллюзий: никто не собирается меня принимать. И откуда этот расизм? Почему один подросток говорит другому, чтобы тот проваливал откуда приехал? Их что, родители этому учат?

На следующий день ко мне настроены так же враждебно и говорят даже не пытать свое счастье с ними снова.

– Можешь не приходить, – говорят они мне. – Мы не хотим с тобой общаться.

Вот так просто.

Так что я больше не пытаюсь ни с кем подружиться. Остаток поездки я провожу либо в одиночестве у себя в комнате, либо с игроками из других стран, либо с тренерами, которые нас сопровождают.

Несмотря на то что в Японии меня не достают побои и унижения отца, я все равно чувствую давление от необходимости побеждать. Я могу быть в тысячах километров от отца, но он все равно отслеживает каждый мой результат. Если я не выиграю или хотя бы не сыграю более-менее успешно, если по возвращении домой моя техника будет хуже, чем была, я больше никогда в жизни не поеду никуда без него, как сказал он мне по телефону.

Я выигрываю все свои одиночные матчи. Наша команда становится чемпионом.

Поездка увенчалась успехом. Теннисное руководство довольно моим выступлением в Японии, и в мае 1997-го меня и нескольких других игроков на шесть недель отправляют в Европу играть в турнирах до 16 лет. Папа снова остается дома.

Я еду вместе с Алисией Молик. Мы с ней нормально ладим, но я больше дружу с девочками из других стран. С ними мне легче быть собой – например, с Энсли Каргилл, восходящей звездой американского тенниса, которую все хотят обыграть. С ней мы очень подружились. Этим девочкам все равно, откуда я приехала, и я начинаю думать, что, может, со мной все нормально, что я вполне могу понравиться. Потом я размышляю: может, это чисто австралийская особенность, обусловленная консервативностью теннисных кругов и их неприятием чужаков? Понятно, что мой отец сеет хаос на австралийских кортах, но мне кажется, что ко мне настроены враждебно не только из-за него. Я чувствую предубеждение из-за того, что правительственную стипендию получает беженка, пусть я и лучшая сразу в трех возрастных группах.