Нескорая помощь или Как победить маразм - [8]

Медсестра Вера Дивановна, опытный сотрудник с полувековым стажем (хотя ей ещё и не исполнилось пятидесяти), завела историю болезни, сняла ЭКГ, измерила давление и пошла заниматься вновь прибывающими больными.

Возможно, дотошный читатель в очередной раз попытается докопаться: «Как так у медсестры стаж может обгонять возраст?» А я хочу ответить: «С лёгкостью». Ведь у подводников год идёт за два, так и медики имеют право на досрочную пенсию. Правда, на эту пенсию и жить-то нельзя, но не это есть суть нашей повести. Кроме того, один и тот же опыт разные люди могут получить за различный промежуток времени. Так и Вера Дивановна была настолько пропитана профессией, что от медицины её уже начинало подташнивать.

Однако именно огромный опыт последней и помог разглядеть спустя пять минут, что больная с «непроходом» как-то не дышит и вообще уже открыто остывает.

Не создавая паники, Дивановна подходит к Михалычу и говорит: «Михаил Сердеевич, там, похоже, бабульке хирургической совсем плохо. Гляньте». Товарищ мой, разглядев между словами «плохо» и «гляньте» тяжёлую пациентку, идёт в смотровую и обнаруживает самый настоящий труп. Минуя агональное состояние, бабуля напрямую отправилась на небеса.

Вскрикнув про себя, дежурный доктор судорожно начинает соображать, что бы сделать. Искусственное дыхание — не так поймут. Массаж сердца — поздно. Но всё же несколько раз он на грудную клетку надавил и даже пару рёбер сломал, из чего стало окончательно ясно, что больная уже никогда не оживёт. Однако умерший в приёмнике — это огроменный косяк! Людям же не объяснишь, что человек умирает и с этим иногда ничего не сделаешь. А потом раздуют: ага, вот тебе и больница. Не помогли.

Но терапевту всё ещё не хотелось заниматься формальностями, тем более при живом, находящемся здесь же хирурге. Михалыч шепчет коллеге: «Пишите посмертный эпикриз, пожалуйста». Хирург же, глянув на лежащее тело, чуть не подавился: «Да какой посмертный! Я больную не видел. Чё вы мне её подсовываете?» И уходит. Михалыч, сознавая, что неприятность тяжёлым бременем ляжет на всю больницу, говорит обеспокоенной родственнице, которая уже услышала, что её бабуля умерла, но до конца ещё в сие не поверила: «Сейчас в реанимацию повезём. Попробуем спасти». С этими словами он и выкатил каталку к лифту, взяв в помощники санитарку.

Любопытный читатель может спросить: а зачем лифт, если реанимационное отделение должно находиться рядом с приёмником? А я им могу ответить, что в нашем Царстве всё верх ногами или, другими словами, задом наперёд. Причём, как оказалось, у гражданских ситуация более аховая, нежели у военных. Если у последних, как вы помните, реанимация находилась на третьем этаже, то в больнице Михалыча её умудрились запихать аж на шестой.

Однако вернёмся в приёмник. Товарищ мой вызвал лифт, а сам делает вид, что выслушивает сердцебиение и с умным видом считает пульс. Собака-лифт как бы не торопится. Бабушка остывает. Родственница стоит рядом, ситуация становится критической. И тут Михалыч замечает, что санитарка потихоньку, незаметно, ногой начинает трясти каталку. По инерции вместе с каталкой, только чуть с большей амплитудой, трясётся умершая. Ну, вроде как живая. Друг мой несколько успокоился и говорит внучке: «Да вы присядьте. Щас всё сделаем». Одновременно с усевшейся в кресло дочкой распахнулись двери лифта. «В реанимацию! Срочно!» — крикнул товарищ показательно громко, что его стало слышно не только во всём приёмнике, но даже на пандусе.

Поднявшись на шестой этаж, товарищ мой позвал реаниматолога и объяснил ситуацию, кончив цитатой из фильма «Белое солнце пустыни»: «Мертвому, конечно, спокойней, да уж больно скучно».

Коллега-реаниматолог, глянув на тело, лишь спросил тихо:

— Рёбра-то хоть сломал? А то на вскрытии не похвалят…

— Конечно, сломал, я же ещё помню патолого-анатомические показатели качественных реанимационных мероприятий, — ответил Михалыч. — Пошли писать помощь, — потянул он за рукав коллегу.

— Пошли… — согласился коллега.

Через тридцать минут мой товарищ спускался вниз и соболезновал: «Мол, примите наши… Мы старались и так далее».

На вскрытии, кроме двух сломанных рёбер ничего не нашли (здоров!). Как и положено в таких случаях, в эпикризе написали: «Острая коронарная смерть». И закрыли тело.

Вызов № 4 СЛАВА

Работа не самое приятное занятие,

но ведь надо утром куда-то идти.

Следующий наш товарищ прибыл с флота почти сразу же за Михалычем. Звали коллегу на разный манер, но среди друзей он именовался просто и по-родному — дядя Слава.

Дядя Слава. Лучший наш медик и товарищ. С третьего курса ночевал в больницах города на том или ином хирургическом отделении. В двадцать один год сделал свою первую резекцию желудка. Весел. Справедлив. Требователен к себе и к другим. Хамство не принимает ни на каком уровне. Дважды делал замечания начальнику Акамедии, после чего перестал ходить в наряды. Клятву Врача России не давал по тем же убеждениям. Женат. Претензий к жизни нет (просьба не путать жизнь и наше существование).

Дядя Слава угодил на целую (ну, ладно, приврал, немного покореженную) «скорую помощь», которая 365 дней в году, но не весь год, находилась в разъездном положении, то есть на вызовах. То, что она «скорая», становилось ясно из двух положений: технического паспорта этой самой «помощи» и по её внешнему виду. А должность у него оказалась совсем неблагодарная. Она так и называлась — ДСП (дословно — Доктор Скорой Помощи, но начальство, почему-то, думало «Для Служебного Пользования» или даже «Древесно-Стружечная Плита»).