Несерьезные размышления о жизни - [9]

Батюшку долго уговаривать не пришлось. Мы расселись за столом, ломившимся от «скромной» трапезы. Отец Митрофаний и Ариадна оказались друг напротив друга.

Хозяйка взяла инициативу разговора в свои руки и глубокомысленно рассуждала о погоде. Я вставляла безличные реплики, Ариадна хмурилась, отец Митрофаний уплетал варенье и хитро поглядывал на свою визави.

— … и такое небо бездонное, что душа рвется ввысь, и забываешь о своих годах! — с придыханием сообщила Эмма Францевна. — Кстати, о годах… Давно хотела спросить Вас, святой отец. Мы говорим о «возрасте Христа», подразумевая тридцать три года. Это фигура речи или исторически достоверный факт?

— Интересный вопрос… — отец Митрофаний аккуратно поставил фарфоровую чашку на блюдечко и погладил ладонью серебряный крест тонкой работы, который висел на цепи с палец толщиной. — Скорее всего, число «тридцать три» должно означать расцвет человеческой жизни. На самом деле Господь наш Иисус погиб в возрасте тридцати семи, тридцати восьми лет. Дело в том, что в древнем мире не было общего календаря. В VI веке монах Дионисий Малый сделал расчеты, согласно которым Рождество приходилось на 754 г. от основания Рима. Эта дата и принята для установления «новой эры». Однако дальнейшие исследования показали, что Дионисий ошибся на несколько лет. Согласно Матфею Иисус родился незадолго до смерти Ирода Великого. Астрономические исследования показали, что затмение луны, которое случилось перед смертью этого царя, произошло в марте 4 г. до нашей эры. А сближение «царских» планет Юпитера и Сатурна, в котором волхвы увидели вещий знак, имело место за 7 лет до нашей эры. Сопоставляя даты правления императора Тиберия и тетрарха Лисания, учитывая время строительства Храма в Иерусалиме, а, также принимая во внимание некоторые другие косвенные данные, историки пришли к выводу, что Иисус родился около 7–6 г. до нашей эры.

— Вы хотите сказать, что летоисчисление ведется от неправильной даты? — изумилась Эмма Францевна.

— Вот! — воскликнула Ариадна. — Вся Ваша религия, отец Митрофаний, также хромает, как и летоисчисление. Слишком много неточностей, комментариев и откровенного обмана. Взять хотя бы известный догмат о непорочном зачатии. Вряд ли в те времена практиковалось искусственное осеменение. Сдается мне, что это был единственный способ завуалировать супружескую неверность!..

Святой отец отбросил ложечку и скрестил руки на груди. Прищуренные глаза и выпяченная бородка показали, что он сейчас ринется в бой.

Тут я перехватила взгляд Эммы Францевны. Она чуть прикрыла веки и едва заметно кивнула мне головой.

— Простите, я на минуточку… — пробормотала я, не заботясь о том, чтобы меня услышали, и выскользнула из зимнего сада.

В коридоре меня уже поджидала Глаша. Глаза ее весело блестели, а сморщенное личико лучилось лукавством.

— Ай, да барыня, ай, да Эмма Францевна! Теперь у них спор пойдет не меньше, чем на час. Успеем прибраться…

Мы поспешили с ней в малую гостиную, где все еще лежал на полу неизвестный мученик, прикрытый скатертью.

Я с большим трудом заставила себя притронуться к останкам. Все время казалось, что меня сейчас вывернет наизнанку. Глаша, заметив мое состояние, логично заметила:

— Что ж его бояться, он уже давно среди ангелов проживает. Живые людишки гораздо страшнее и противнее бывают.

Страдалец был не тяжел, но громоздок и неповоротлив. Он напоминал вяленую воблу исполинских размеров.

Сначала мы попытались запихнуть его обратно в шкаф. Но он почему-то отказывался проходить в дверцы тайника, цеплялся то головой, то плечами, то ступнями.

Помучившись немного, мы оставили труп в покое, и затолкали в шкаф треногу, фотоаппарат и прочие вещи художественного назначения. Глаша предложила снести тело в подвал по черной лестнице. Но только мы двинулись к двери, как в коридоре послышался голос Эммы Францевны.

— Ах! Отец Митрофаний, я всегда поражаюсь Вашим энциклопедическим знаниям…

Мы с Глашей заметались по комнате, не выпуская мертвеца из рук. Домоправительница держала его за плечи, а я — за ноги.

— Сюда, в будуар… — толкнула она дверку, замаскированную под простенок.

Мы очутились в комнате с трельяжем, козетками, ширмами и чем-то еще, что я не успела разглядеть, так как мы пролетели через нее галопом и вбежали в спальню, главным предметом мебели в которой была, конечно же, широкая резная кровать. Мы затолкали свою ношу под нее и аккуратно расправили подзор.

Не знаю, как Глаша, но я ощущала себя прескверно: руки и ноги дрожали в непонятном ознобе, а по спине стекали ручейки пота.

Домоправительница не дала мне передохнуть, а вытолкала через дверь в коридор.

— Ступайте, Лизавета Петровна, в малую гостиную, они там.

Действительно, вся компания столпилась вокруг граммофона. Отец Митрофаний прилаживался поудобнее подхватить громоздкий аппарат. Эмма Францевна вызвалась помочь поднести трубу.

Мы с Ариадной остались в комнате одни. Стояли рядышком у окна, наблюдая, как святой отец и хозяйка дома размещают в бричке багаж и прощаются.

— И зачем он пошел в священники? Не понимаю… — задумчиво проговорила Ариадна. — Наверняка, один из его прадедушек был флибустьером. С его темпераментом надо заниматься чем-нибудь другим. Мне так нравится выводить его из себя…