Несерьезные размышления о жизни - [8]

Что там еще осталось? Ах, да… Свобода выбора… Возможен ли свободный выбор в принципе? Многие ученые головы трудились над этим схоластическим умозаключением. На собственном опыте убедился: невозможен. Всегда что-то или кто-то влияет на поступок — погодные условия, настроение, чувство долга или коты.

Глава 4

Гоша очень обрадовался моему возвращению в светелку. Целый день он просидел в одиночестве, голодный, не выгулянный. Мне было стыдно перед ним.

Я взяла поводок и поплелась на улицу. Закат окрасил яблоневый сад в красные, оранжевые и бордовые тона.

Гоша веселился среди деревьев, а я вспоминала этот сумасшедший день…

Не успела я прийти в себя от запаха нашатыря и вспомнить, где я нахожусь, и что со мной произошло, как события стали развиваться дальше в стремительном темпе.

Эмма Францевна похлопала меня по руке.

— Ну-ну, милая, не надо так все близко к сердцу принимать… Ну, подумаешь, скелет в шкафу! С кем не бывает?! Возьми, Лизонька, себя в руки…

Глаша тем временем прикрыла останки скатертью. Я кое-как взяла себя в руки и смогла прохрипеть:

— Воды…

Но напоить страждущего так никто и не удосужился, так как со стороны подъездной аллеи донеслись переливы автомобильного клаксона импортного производства.

— Ах! Ариадна! — воскликнула Глаша. — Вот ведь нелегкая принесла… Что делать будем?

Эмма Францевна выпрямилась и поднесла к глазам лорнет. Она походила на полководца перед решительным сражением.

— Лиза, ступай к себе. Оденься поприличнее и спускайся в главную гостиную. Глаша, готовь чай в зимнем саду!

Отдав приказания, моя двоюродная бабушка удалилась встречать гостью.

Я вбежала в свою светелку и надела бежевые вельветовые брюки и белую кофточку. Ничего приличнее у меня не было. Гоша радостно прыгал вокруг меня, думая, что мы опять собираемся на прогулку.

— Гоша, оставляю тебя за хозяина. Веди себя хорошо. Не тявкай без дела и на моей кровати не валяйся.

Поспешно причесавшись перед зеркалом, я опрометью бросилась искать главную гостиную.

Сначала я попала в музыкальный салон, затем — в парадную столовую, и лишь третья попытка увенчалась успехом. В громадной комнате с неисчислимым количеством козеток, кресел, диванов, столов, картин, зеркал и хрустальных люстр беседовали моя родственница и «Царица египетская» (так я окрестила про себя эту Ариадну). Гостья была хороша собой: классические черты лица, огромные черные глаза, волнистые волосы цвета воронова крыла зачесаны наверх и уложены в затейливую башню с помощью костяных палочек, как на японских гравюрах. Высокая и статная, она была одета в пестрый балахон из легкой ткани. Все движения ее были плавными и удивительно красивыми. На счет возраста могу лишь сказать: где-то между тридцатью и сорока.

— …ах, мушка! — говорила Ариадна грудным голосом, подняв глаза к портрету кокетливой прелестницы в парчовом платье екатерининских времен. — Прелестное изобретение. Надобно ее опять ввести в моду. Как многозначительно выглядит она на женском лице или теле. А каков тайный смысл, сколько экспрессии!.. Вот, например, большая мушка у правого глаза называется «тиран», крошечная на подбородке — «люблю, да не вижу», на щеке — означает согласие, под носом — разлука… Здравствуй, Лиза, — шагнула она ко мне. — Без разлуки не было бы встреч, — Ариадна коснулась моей щеки музыкальными пальцами. — Замечательно выглядишь!

Я улыбалась и кивала головой, не зная, как и что отвечать. На «ты» мы с Ариадной или на «вы»? Положение спасла Глаша. Она влетела в гостиную, как хромой ураган.

— Стол в зимнем саду накрыт, — прочирикала она. — И батюшка, отец Митрофаний, прибыли.

— Проводи его в зимний сад. Мы уже идем туда.

Вслед за хозяйкой дома мы прошли в залитую солнцем оранжерею. Боже! Какая красота! Столик, накрытый к чаю, был установлен среди апельсиновых деревьев, карликовых пальм и розовых кустов. Где-то журчал искусственный водопад. Аромат цветущих роз, казалось, уплотнял воздух. Солнечные зайчики притаились на зеленых листьях и прозрачном фарфоре чайных чашек.

Батюшка был просто загляденье. Лет тридцати, не больше. Высокий, плечистый, в модных очках, с окладистой бородкой для солидности, а в глазах — вместо божьей благодати — веселые искры. Черный цвет рясы был ему к лицу. Вот уж не ожидала в таком захолустье встретить красавца богослужителя. Интересно, а попадья у него — есть?

— Здравствуйте, дщери мои, — окатил он нас звучным баритоном. Благослови вас Господь!

Эмма Францевна поклонилась батюшке, Ариадна фыркнула, а я от растерянности сделала книксен.

— Я по делу заехал, — продолжал он, обращаясь к Эмме Францевне. Не одолжите ли на денек граммофон, что стоит у Вас в малой гостиной. У Матрены на чердаке обнаружились старые пластинки с голосом Шаляпина. Вот, хочу паству просветить… Вы не беспокойтесь, я сам его заберу…

Бабушка лишь слегка побледнела, а я вся покрылась испариной. Труп в гостиной! Мне показалось, что меня застигли на месте преступления.

— Конечно, конечно, о чем речь, батюшка?! — пришла в себя Эмма Францевна. — С удовольствием одолжу Вам граммофон… Да, это не к спеху. Присаживайтесь, разделите с нами скромную трапезу.