Неразлучные - [14]

Что касается сестры, то Паскаль считал ее святой. Она потеряла жениха во время войны и решила никогда не выходить замуж. Ее каштановые волосы, стянутые на затылке в тяжелый пучок, открывали пугающе высокий лоб; у нее была белоснежная кожа, вдохновенный взгляд, ослепительная и непреклонная улыбка; платья она носила темные, всегда одного и того же подчеркнуто строгого покроя, с широким белым воротником; она ревностно следила за образованием брата, пытаясь склонить его к служению церкви. Я подозревала, что она ведет дневник и воображает себя Эжени де Герен[14], а штопая большими покрасневшими руками носки отца и брата, повторяет мысленно стихи Верлена: «Жизнь скромная, с ее нетрудными трудами»[15]. Хороший ученик, хороший сын, хороший христианин, Паскаль казался мне порой слишком правильным и напоминал семинариста-расстригу; я тоже многим раздражала его. И все-таки, даже когда со временем у меня появились другие друзья, которые были мне более интересны, наша дружба осталась крепкой. Его я взяла с собой в качестве кавалера, когда Галлары праздновали помолвку Малу.

Нарезая круги вокруг гробницы Наполеона, нюхая розы в парке Багатель и объедаясь русским салатом[16] на пикниках в Ландах, Малу, уже наизусть выучившая оперы «Кармен», «Манон» и «Лакме», нашла-таки в конце концов себе мужа. Пока она сидела в девках, мать каждый день говорила ей: «Иди в монастырь или замуж, безбрачие — это не призвание». Однажды, в очередной раз отправляясь с ней в Оперу, мадам Галлар объявила: «Сейчас или никогда. Следующий вариант будет для Андре». И Малу согласилась выйти за сорокалетнего вдовца с двумя дочерьми. В честь этого события был устроен танцевальный праздник. Андре настояла на моем присутствии. Я надела платье из серого шелкового джерси, унаследованное от кузины, недавно ушедшей в монастырь, и отправилась к дому Галларов, где мы договорились встретиться с Паскалем.

Месье Галлар за эти пять лет высоко продвинулся по службе, и они теперь жили в роскошной квартире на улице Марбёф. Я избегала там бывать. Мадам Галлар поздоровалась со мной сквозь зубы; она уже давно меня не целовала и даже не давала себе труда улыбнуться. Однако Паскаля она оглядела скорее одобрительно: он вообще нравился женщинам своим заинтересованным и вместе с тем сдержанным видом. Андре адресовала ему одну из своих дежурных улыбок; у нее были темные круги под глазами, и я подумала, не плакала ли она.

— Если хотите попудриться, у меня в комнате есть все, что нужно.

Деликатный намек. У Галларов разрешалось пользоваться пудрой, а моя мать, ее сестры и подруги это осуждали. «Грим портит цвет лица», — утверждали они. Мы с сестрами не раз замечали, глядя на скверную кожу этих женщин, что чрезмерная забота о цвете лица явно не шла им впрок.

Я провела по лицу пуховкой, расчесала волосы, подстриженные кое-как, и вернулась в гостиную. Молодежь танцевала под умильными взглядами дам в возрасте. Зрелище не отличалось красотой.

Тафта, атлас кричащих или приторных расцветок, вырезы лодочкой, нелепые сборки еще больше уродовали этих юных католичек, слишком хорошо приученных забывать о своем теле. Глаз отдыхал только на Андре. Блестящие волосы, отполированные ногти, красивое платье из темно-синего фуляра, изящные туфли — и все-таки, несмотря на подрумяненные щеки, она выглядела утомленной.

— Как это печально! — сказала я Паскалю.

— Что?

— Все это!

— Да вовсе нет! — отозвался он весело.

Паскаль не разделял ни суровость моих оценок, ни мои редкие восторги, он говорил, что в каждом человеке можно найти что-то достойное любви; за это он всем и нравился — под его внимательным взглядом все чувствовали себя интересными.

Он пригласил меня танцевать, потом я танцевала с кем-то еще из гостей — один страшней другого, говорить мне с ними было не о чем, им со мной тоже; стало жарко, я заскучала. Я не выпускала из поля зрения Андре. Она одинаково любезно улыбалась всем своим кавалерам, приветствовала старух маленьким реверансом, который получался у нее, на мой вкус, чересчур безупречным — мне не нравилось, когда она так непринужденно играла роль светской барышни. Не без тревоги я спрашивала себя: неужели она позволит, чтобы ее вот так же выдали замуж, как Малу?

За несколько месяцев до этого Андре встретила в Биаррице Бернара: он сидел за рулем длинного бледно-голубого автомобиля в белом костюме и в перстнях, рядом — красивая блондинка, явно легкого поведения. Они поздоровались за руку, не зная, что сказать.

— Мама права, мы не созданы друг для друга, — сообщила мне Андре.

Возможно, все сложилось бы иначе, если бы их не разлучили, подумала я, а возможно, и нет. Во всяком случае, после этой встречи Андре говорила о любви только с горечью.

Между двумя танцами мне удалось подойти к ней:

— Мы можем поговорить пять минут?

Она коснулась виска — у нее, очевидно, болела голова, с ней это часто случалось в последнее время.

— Давайте на лестнице, на верхней площадке. Я найду способ исчезнуть потихоньку. — Она взглянула на вновь образующиеся пары. — Наши матери не позволяют нам гулять с молодыми людьми и блаженно улыбаются, глядя, как мы танцуем. Святая невинность!