Неразделимые - [49]

На другом конце комнаты секретарь с интересом поднял голову. Проехался локтем по столу и налепил ухо на ладонь, словно перекликался с кем-то в горах. Из-за этой его позы канцелярию называли «Пастух Пере». А сейчас одним движением локтя он сообщил Бабце: «Все в порядке, никаких проблем и сегодня тоже». На этот раз Бабца даже не стремился сделать вид, что был на секретном заседании или в командировке. Он решил разделить свой восторг с секретарем, немного его порадовать и поставить на том точку. А Пере только того и ждал, чтоб Бабца пришел в себя, кончил пыхтеть и удалился. Иначе домой вовремя не уйдешь.

С улицы от кафаны доносился тихий говор. Пере знал, о чем там говорят. Он и сам, как те внизу, в толпе, мог растекаться в словах, а думать о своем: о винограде, курах, неводах и вершах. Возле кафаны он бывал после полудня и до авемарии, когда шел домой ужинать, чтоб жена не сердилась.

На этот раз ему пришлось изобразить участие.

— Значит, накормили — бог ты мой, да? — Пере спрашивал быстро, как из автомата стрелял. Скорость, с какой он выпаливал слова, ошарашивала собеседника. И возбуждала. Казалось, он набит словами, а говорит так сжато, что даже страшно становилось.

— Хо! — выдохнул Бабца еще раз, усевшись окончательно. Рассказывал он, собственно, себе, а не Пере, или кому-то из своей компании внизу, или неизвестному слушателю. — Об заклад бились, — улыбнулся он опять же кому-то своему, — как на свадьбе! Ууух! Печеное, вареное, подливки…

— И что подавали? — разозлился Пере.

— Почки на углях… Об заклад бились, кто кого! И тот… принес пршуту[56], жареную брынзу, это первым делом… А вино! Це-це-це! — разжал он щепоть перед губами. — Никогда еще такого не пил. Не оторвешься. И крепкое, прямо в нос шибает…

— Ну! — наслаждался Пере. Отодвинулся от стола вместе со стулом — он всегда так делал, намереваясь отдохнуть, — и снова, изогнувшись, уложил локоть и всю руку прямо на бумаги. Ждет продолжения.

Но Бабца замолчал. Красное бугристое лицо его болезненно сжалось, скорчилось. Потыкал большим пальцем под ребра. Затем, словно наедине с собой, как бы озабоченно очертил ладонью непочатый край работы.

«Что он надумал?» — испугался Пере. Насторожился. Однажды он возьми да ляпни нечаянно: «Мы всегда знаем, что говорить, и никогда не знаем, что делать!» Бабца тогда уставился на него, будто на что-то решался.

— Остерегся бы, — сочувственно кивнул Пере на брюхо Бабцы. — Мой отец вот так щупал под ложечкой, и сам знаешь, где он!

— К чертям! Проклятая язва… Кислотность у меня.

— Кислотность. Ладно. Может, и так. Но я-то знаю… — Пере готов был поддержать разговор; утро он принимал уже таким, как есть. Видно, Бабца и сегодня не придумает «мероприятия». Пере было испугался, что придется заниматься какой-нибудь годовщиной, проводить референдум по поводу установки памятника или бетонирования площади (что только можно, уже забетонировали). — Почты не было, — добавил он, надеясь смягчить обстановку, и стал ждать.

Бабца нацелил ухо в окно: в шуме перед кафаной произошли перемены, слышались восклицания, смех.

Пере ушел в свои мысли. На что решиться? Как лучше — бездельничать или подбить Бабцу на что-нибудь? Он ничего не имел против однократных мероприятий, как, впрочем, и Бабца. Конкретное дело, думать не надо, закончил и свободен. Лучше всего — торжества, собрания, выборы. Это самые благодарные «мероприятия». Казалось, что выполнил работу на годы вперед. Производства боялся как огня, ведь там никогда не знаешь, чем все может обернуться. И совсем лишал покоя страх так называемой «ответственной» работы. В памяти прочно засела фраза: «Враг не дремлет!» Потому в какой-то степени он бывал даже рад, когда шеф заставал его за столом спящим, так сказать, in flagranti[57]. В боевой же обстановке, порой даже в полусне, он то и дело выкрикивал, особенно когда рассчитывал, что Бабца его слышит: необходимо… приложим все силы… снизить… повысить… уделить внимание… мобилизовать внутренние резервы… объективные возможности… субъективные трудности… и прочие молитвы неведомой силе. Много раз ему даже снилось, что ему крикнули прямо в глаза: «Так ты же и есть внутренний резерв!» С другой стороны, подобные фразы взбадривали его. Придумать их не так уж трудно, а увести они могут далеко. Но все-таки — это была мука, лежавшая на душе тяжелым грузом, к тому же он знал — Бабца его терпеть не может, у него хватает помощников и без Пере.

Бабца выбрался из-за стола, подошел к окну, сцепил руки за спиной и крутит большими пальцами, как обычно. Все внимание его там, перед домом.

Из окна был виден берег до самого конца села, залив и море, уходящее между островами вдаль, где оно коварно синело в ожидании своего часа.

— Утром на рыбном базаре барбуля была. — Пере переходит на мирные тона. — Вот такая, — отсек ладонь левой руки правой.

— Ну и ну! Ты только погляди! — Бабца говорит самому себе.

Пере поднялся и так потянулся из-за стола, словно пытался вылезти из кожи и посмотреть на нее со стороны.

Сперва он увидел только набережную перед кафаной. В тени под дубами кучками стояли, переговариваясь, люди. Пере проследил за их взглядами и нашел то, на что смотрел Бабца.