Нерадивый ученик - [28]

– Обада, – позвал он, – у меня болит голова.

Звуки его голоса отозвались в девушке обрывком мелодии. Ее путь – кухня, полотенце, холодная вода, провожающий ее взгляд – сложился в причудливый и сложный канон; и когда она положила ему на лоб компресс, вздох благодарности показался ей сигналом к новому сюжету, к новой серии модуляций.

– Нет, – продолжал твердить Тефтель, – нет, боюсь, что нет. Это вовсе не дом терпимости. К моему большому сожалению.

Но Сляб был непреклонен.

– Так ведь кэп сказал, – тупо повторял он.

Моряк выразил готовность обменять свою сивуху на умелую давалку. Тефтель в панике огляделся, будто ища подмоги. Посреди комнаты квартет Дюка ди Анхелиса переживал исторический момент. Винсент сидел, остальные сгрудились вокруг: судя по их движениям, можно было подумать, что идет обычная репетиция, – если бы не полное отсутствие инструментов.

– Эй, – позвал Тефтель.

Дюк несколько раз мотнул головой, слабо улыбнулся, зажег папиросу и только тогда поймал взгляд Тефтеля.

– Тсс, старик, – прошептал он.

Винсент начал выкидывать руки в стороны, сжимая и разжимая кулаки; потом вдруг замер, а потом повторил представление. Так продолжалось несколько минут, и все это время Тефтель мрачно потягивал свой напиток. Морячки перебазировались на кухню. В конце концов, словно по невидимому сигналу, группа прекратила свои притоптывания, и Дюк, ухмыляясь, сказал:

– По крайней мере, мы вместе закончили.

Тефтель свирепо глянул на него.

– Так я говорю… – начал он.

– У меня родилась новая концепция, старик, – ответил Дюк. – Ты ведь помнишь своего однофамильца. Помнишь Джерри.

– Нет, – сказал Тефтель, – но «Я запомню апрель», если это чем-то поможет.

– На самом деле, – продолжал Дюк, – это была «Любовь на продажу». Что свидетельствует об уровне твоих знаний. Соль в том, что это были еще Маллиган, Чет Бейкер и прочая компания, еще тогда. Сечешь?

– Баритон-сакс{107}, – предположил Тефтель, – что-то с баритоном?

– Но без рояля, старик. Без гитары. И без аккордеона. Ты врубаешься, что это значит?

– Не совсем, – сознался Тефтель.

– Нет, ты дай мне сказать, я, понимаешь, не Мингус{108}, не Джон Льюис{109}. Я в теориях никогда не был силен. То есть всякое там чтение с листа для меня было всегда немного сложновато и…

– Я знаю, – язвительно сказал Маллиган, – тебя вышибли из Киванис-клуба, потому что ты изменил тональность в «С днем рожденья тебя!».

– Из Ротари-клуба. Но на меня иногда находит такая вспышка прозрения, вот, например, если в первом квартете Маллигана нет рояля, это может значить только одно.

– Что нет аккордов, – сказал Пако, басист с детским личиком.

– Он хочет сказать, – пояснил Дюк, – что нет базовых аккордов. Не на что опираться, пока ведешь горизонтальную линию. И тогда остается одно – просто домысливать эти базовые.

На Тефтеля снизошло ужасное прозрение.

– И следующий логический шаг… – сказал он.

– …это домыслить все, – с простодушной гордостью объявил Дюк, – базу, линию, все!

Тефтель с трепетом воззрился на Дюка.

– Но… – прошептал он.

– Конечно, – скромно сказал Дюк, – кой-чего надо доработать…

– Но… – повторил Тефтель.

– Просто вслушайся, – призвал Дюк, – и ты врубишься.

И они снова вышли на орбиту, предположительно где-то в районе пояса астероидов. Чуть погодя Кринкл изобразил мундштук и начал шевелить пальцами, а Дюк хлопнул себя ладонью по лбу.

– Идиот! – прорычал он. – У нас новый зачин, помнишь, который я написал вчера ночью?

– А как же, – ответил Кринкл, – новый зачин. А я вступаю на переходе. На твоих зачинах я всегда там вступаю.

– Правильно, – откликнулся Дюк, – так почему…

– Потому, – сказал Кринкл. – Шестнадцать тактов я жду, потом вступаю.

– Шестнадцать? – переспросил Дюк. – Нет-нет. Восемь – вот сколько ты ждешь. Хочешь, спою? «На фильтре сигареты губной помады след, в заманчивые дали авиабилет»[18].

Кринкл почесал в затылке:

– Ты имеешь в виду «Эти глупости»{110}?

– Да, – воскликнул Дюк, – да, Кринкл, браво!

– А вовсе не «Я запомню апрель»?

– Minghe morte[19], – выругался Дюк.

– То-то мне казалось, мы играем слишком медленно, – заметил Кринкл.

Тефтель усмехнулся.

– Назад к старой чертежной доске? – спросил он.

– Нет, старик, – ответил Дюк, – назад к безвоздушной пустоте!

И они попробовали еще раз, хотя Пако тут же взял соль-диез, в то время как остальные – ми-бемоль, так что пришлось начать все сначала.

На кухне моряки и две девушки из Джорджа Вашингтона горланили «Пойдем поссым на „Форрестол“»{111}. У холодильника кипела двуручная и двуязычная игра в морру. Сол, наполнив несколько бумажных пакетов водой, стоял на пожарной лестнице и меланхолически ронял их на редких прохожих. Толстушка в беннингтоновской майке{112}, недавно обрученная с приписанным к «Форрестолу» мичманом, влетела на кухню, въехав головой в живот Слябу. Его дружки расценили это как вполне подходящий повод для драки. Игроки в морру{113} размахивали друг у друга перед носом руками, выкрикивая «trois»[20] или «sette»[21] во всю мощь своих легких. Девушка, оставленная Тефтелем в душевой кабине, благим матом призывала на помощь, объявляя, что тонет. Похоже, она села прямо на слив, и вода была ей уже по шею. Шум в квартире Тефтеля достиг невыносимого и безбожного крещендо.