Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - [66]

Показательный пример такого «возвращения вытесняемого» – радикальные религиозные общины милленариев, которые есть в христианстве (Канудуш в Бразилии) и исламе (Аламут). Неудивительно, что, как только религия закрепляется в качестве идеологического института, легитимирующего существующие отношения власти, ей приходится бороться со своим внутренним избытком. Христианская церковь начиная с IV века, когда она стала государственной религией, сталкивалась с типичной проблемой: как примирить феодальное классовое общество, в котором богатые сеньоры правят обнищавшими крестьянами, с идеей эгалитарной бедности коллектива верующих, содержащейся в Евангелиях? Решение Фомы Аквинского заключалось в том, что, хотя в принципе совместная собственность лучше, это верно только для идеальных людей; для большинства же из нас, живущих во грехе, частная собственность и разница в благосостоянии естественны, и было бы даже грешно требовать отмены частной собственности или поощрять эгалитаризм в наших падших обществах, то есть требовать для несовершенных людей того, что подходит только совершенным. Это имманентное противоречие в основе идентичности церкви делает официальную церковь главной антихристианской силой современности. Подрывное ядро истинного религиозного опыта не указывает на стандартный марксистский тезис об иллюзорности религиозного единства, маскирующего фактические разногласия, а нацелено на нечто гораздо более мощное – основание новой формы реальной общественной жизни в солидарности. Возможно, нам следует реабилитировать идею Хайдеггера о том, что «только Бог еще может спасти нас» – конечно, не в том смысле, что Бог, обитающий сейчас где-то в потустороннем мире, решит вмешаться, а в том, что некая настоящая религиозная активность еще может повториться: «Бог случается» – почти в том же смысле, что «дерьмо случается». Возможно, нам следует также перевернуть старую логику доктрины взаимно гарантированного уничтожения, которая помогла нам пережить холодную войну: сегодня дело уже не в том, что глобальной войны не будет, если только не произойдет какого-то непредвиденного происшествия, а, наоборот, в том, что мы обречены на катастрофу, если только не произойдет какого-то непредвиденного чуда. Разве не Ницше, этот непримиримый критик религии, заигрывал с идеей такого чуда? Как правило, никто не обращает внимания на то, что прославление Ницше войны и беспощадной борьбы как единственного пути к величию человека сопровождается непрерывным потоком «пацифистских» высказываний, среди которых наиболее известен призыв в одностороннем порядке «разбить меч» – призыв к самому что ни на есть подлинному политическому акту:

И, может быть, наступит великий день, когда народ, отличавшийся войнами и победами, отличавшийся развитием милитаризма и привыкший приносить ради этого всевозможные жертвы, добровольно воскликнет: «мы разбиваем свой меч!» – и вся военщина до самого основания будет уничтожена. Сделаться безоружным, будучи перед этим наиболее вооруженным, – единственное средство к действительному миру, который всегда должен основываться на миролюбивом настроении. Так называемый же вооруженный мир служит признаком неспокойного состояния всех современных государств, которые не доверяют ни себе, ни соседям и отчасти из ненависти, отчасти из страха не складывают оружия. Но лучше погибнуть, чем ненавидеть и бояться, и вдвое лучше погибнуть, чем заставлять других бояться нас и ненавидеть! Вот что должно стать высшим принципом каждой страны⁶.

Эта нить рассуждений достигает своей кульминации в замечании Ницше, сделанном им в 1883 году: «Господствовать? Навязывать другим свой образец? Отвратительно! Разве не в том моя удача, чтобы рассматривать многие другие?⁷» И мы должны представить ряд подобных даров: что, если Бразилия откажется от вырубки тропических лесов Амазонии в качестве дара человечеству, что, если Microsoft откажется от интеллектуальных прав на свое программное обеспечение, и т. д. и т. п.? Такие дары не следует интерпретировать как «помощь» слаборазвитым и бедным странам или как некий другой вид перераспределительной справедливости: «…Помощь способствует дальнейшему накоплению капитала в развитых странах. В этом плане помощь напоминает внутреннюю политику социального обеспечения в этих государствах: в обоих случаях перераспределение просто служит очередным звеном в процессе капиталистического накопления. Перераспределительная справедливость вовсе не искореняет неравенство, а фактически распространяет его»⁸.

Но разве в реальной жизни такое видение общества дарения – не безнадежная утопия? Этот вопрос является гораздо более неоднозначным и открытым: в наших обществах немало признаков, указывающих на новую экономику дарения⁹. Например, в попытке Петера Слотердайка утвердить (в качестве решения того, что хочется назвать «антиномиями социального государства») «этику дара»¹⁰ за рамками простого эгоистично-собственнического рыночного обмена есть странный момент, который неожиданно приближает нас к коммунистическому видению. Слотердайк руководствуется элементарным уроком диалектики: иногда контраст между сохранением старого и изменением ситуации не охватывает всего поля, то есть иногда единственный способ сохранить то, что еще ст