Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - [39]

Это же касается непрестанного самоанализа на почве политкорректности: не был ли мой взгляд, обращенный на стюардессу, слишком беззастенчивым и сексуально оскорбительным? Не употребил ли я, обращаясь к ней, какие-либо слова с сексистским подтекстом? Удовольствие или даже возбуждение от такого «самозондирования» очевидно: вспомните, как самокритичное сожаление смешивалось с радостью от осознания того, что ваша невинная шутка оказалась не такой уж невинной, что она содержала расистский подтекст. Или, если говорить о благотворительности, вспомните, как на нас со всех сторон сыплются сообщения, заставляющие испытывать чувство вины за свой комфортный образ жизни, ведь дети в Сомали умирают от голода или легко излечимых болезней, и тут же предлагающие простой выход («Вы можете повлиять на ситуацию! Пожертвуйте десять долларов в месяц и осчастливьте черного сироту!»). Идеологическая подоплека здесь, опять-таки, легко различима. Предложенное Маурицио Лаццарато понятие «должника» может служить общей структурой такой субъективности, для которой неотъемлемо давление Сверх-Я в связи с состоянием задолженности. Если перефразировать Декарта: я в долгу, следовательно, я существую как субъект, интегрированный в социальный порядок.

И разве то же самое не относится к патологической боязни некоторых западных левых либералов быть обвиненными в исламофобии? Всякая критика ислама осуждается как проявление западной исламофобии. Например, Салмана Рушди критиковали за то, что он напрасно провоцировал мусульман, и поэтому сам виноват (по крайне мере отчасти) в том, что был проклят в фетве аятоллы Хомейни и приговорен к смерти. Последствия такого отношения вполне естественны в подобных случаях: чем больше левые западные либералы копаются в своем чувстве вины, тем громче мусульманские фундаменталисты осуждают их как лицемеров, пытающихся скрыть свою ненависть к исламу. Эта констелляция вновь идеально воспроизводит парадокс Сверх-Я: чем больше вы подчиняетесь требованиям Другого, тем больше вы виноваты. Получается, что чем терпимее вы относитесь к исламу, тем сильнее будет его давление на вас. Это подразумевает, что террористы-фундаменталисты, будь то христиане или мусульмане, на самом деле не являются фундаменталистами в истинном смысле слова: им не хватает черты, явно проявляющейся у всех подлинных фундаменталистов от тибетских буддистов до американских амишей, – глубокого безразличия к образу жизни неверующих, отсутствия обиды и зависти. Если нынешние так называемые фундаменталисты действительно верят, что нашли путь к Истине, то почему тогда они ощущают угрозу со стороны неверующих, почему завидуют им? Буддист, встретив западного гедониста, едва ли осуждает его. Он лишь доброжелательно замечает, что путь гедониста к счастью является самообманом. В отличие от настоящих фундаменталистов, террористы-псевдофундаменталисты глубоко взволнованы, заинтригованы и очарованы греховной жизнью неверующих. Чувствуется, что их противостояние греховному Другому есть противостояние собственному искушению. Страстная напряженность толпы фундаменталистов свидетельствует о недостатке искренней убежденности; в глубине души террористам-фундаменталистам тоже не хватает искренней убежденности – и их яростные вспышки насилия служат тому подтверждением. Насколько хрупкой была бы вера мусульманина, если бы он считал, что ей угрожает глупая карикатура в малотиражной датской газете. Террор исламских фундаменталистов не основывается на убежденности террористов в собственном превосходстве и желании защитить свою культурно-религиозную идентичность от натиска глобальной цивилизации потребления. Проблема фундаменталистов не в том, что мы считаем их хуже себя, а в том, что они сами втайне считают себя хуже нас. Вот почему наши снисходительные политкорректные заверения о том, что мы не ощущаем превосходства над ними, лишь приводят их в еще большую ярость и питают их чувство обиды. Проблема не в культурных различиях (не в стремлении сохранить свою идентичность), а в обратном – в том, что фундаменталисты и так уже похожи на нас, что они исподволь уже усвоили наши стандарты и примеряют их к себе. Как это ни парадоксально, фундаменталистам недостает именно подлинно «расистской» убежденности в собственном превосходстве.

Механизм формирования толпы, подробно описанный Фрейдом, следует понимать именно как реакцию на это индивидуализирующее давление Сверх-Я: активность толпы есть своего рода «возвращение угнетенных», мифического насилия; растворение индивидуальности участников также растворяет тревогу и чувство вины, которые воздействовали на них как на отдельных личностей. В этом смысле можно сказать, что активность толпы переворачивает фрейдовский парадокс Сверх-Я: если мы участвуем в массовом насилии (например, в погромах), то чем больше мы виноваты, тем больше мы невиновны – чем ожесточеннее наше насилие, тем решительнее мы вырываемся из порочного круга Сверх-Я.

К этому можно добавить, что чем глубже мы увязаем в христиано-капиталистической непристойной духовности, тем больше ведем себя как эгоистичные животные. Владимир Соловьев, русский православный критик коммунизма, выразил напряженность атеистического социализма, застрявшего между дарвинистским материализмом и своей этикой сострадания, в ошибочном силлогизме: «Человек произошел от обезьяны, следовательно, будем любить друг друга»