Непрерывность - [67]
П а н к о в. Но это же так просто!
С м и р н о в. То есть?
П а н к о в. Стоишь ты посреди большого поля. Устал. Брюзжишь, что пришлось отмахать двадцать километров из-за одной ромашки. Забрался на пригорок — господи, да, оказывается, еще ходить не переходить, чтоб добраться до чего-то стоящего. А потом взошел на Эверест — и заныла душа: жизни не хватит, чтобы обойти то, что открылось! Так и во всем… Чем выше поднялся, тем яснее сознаешь, как много не успеешь… Это ж элементарно.
С м и р н о в (с неожиданной горячностью). Элементарно?.. Что-то ты темнишь, Панков! Нутром чую — темнишь!
С в е т л а н а. Подожди, Юра! Кричишь, как будто для тебя уж все вопросы решились. Коля, ты мне так и не ответил — как же ты определишь для себя главное, что есть главное?
П а н к о в. Не знаю… (Серьезно, почти строго.) Может быть, главное — это ты… Может быть… Не знаю… Нет рецептов для человека… Каждый ищет сам… (Помрачнев, с какой-то угрюмой убежденностью.) Одно, наверное, непреложно: чтобы найти, нужно быть беспощадным к себе. Жестоким и безжалостным… к себе.
С м и р н о в. Годы идут, а Панков в своем репертуаре… Ну ладно, есть там всякие фанаты и прочие. А если взять нормального человека — кому это надо, кто это на себя покатит?..
П а н к о в (просто). Я…
С м и р н о в. Об этом я и толкую.
П а н к о в. Чудак… Найти… получить гарантию, что крошечный, почти неуловимый клочок, шагреневую шкурку времени, отпущенного тебе, истратил не зря… Я бы с радостью, как Фауст, продал душу черту, чтобы узнать это. Но чертей теперь нет, и поэтому, хотя мне милее Фауст, я вынужден быть Вагнером.
С в е т л а н а. Посредственностью?
П а н к о в. Работягой!.. Пошутил над нами Гёте, шутник. Нет Фауста без Вагнера. Настоящий Фауст всегда и прежде всего — Вагнер…
С м и р н о в. Да, грустная история. Так и бежим по жизни.
П а н к о в. Ты на себя-то не наговаривай. (Наливает себе.) За удачу!.. (Пьет.)
С м и р н о в. Эка ты эту даму ублажаешь… Не пойму, все-таки чем ты-то недоволен? Ты. Лично. Что тебя-то не устраивает?
П а н к о в (усмехнувшись). Мало получаю.
С м и р н о в. Ну, знаешь, это уже наглость…
П а н к о в. Радости мало получаю… Вот есть человек, и строит он, ну, скажем, дворец… Всю жизнь… Чтобы однажды в конце жизни, возможно, порадоваться… А другой строит дома, простые рубленые избы, без всяких там затей и выкрутасов… И видит людей, которые в эти дома въезжают, видит их радость и сам радуется… Множество раз на своем пути…
С м и р н о в. Это все так. Но что дальше?..
П а н к о в (после долгой паузы). Наверное, я из этой породы. Мне нужны пусть маленькие, но верные и частые радости, а не одна большая и сомнительная… Наверное, поэтому я и Выжгину позавидовал, что он решился уйти пилить на своей виолончели… Мне тоже иногда хочется аплодисментов…
С м и р н о в (душевно). Значит, ты недоволен…
П а н к о в (криво ухмыльнувшись). Да… недоволен… (Смотрит на часы.) Переход фазы…
С в е т л а н а. Ты очень побледнел. Тебе нехорошо?
С м и р н о в. И правда, старина. Без привычки-то… Не пей больше.
П а н к о в. Пустяки… Мне хорошо…
С м и р н о в. Эх, старые мы, старые… как ни крути. Годы свое берут, хоть мы и делаем вид, что это не так. До сорока — иллюзии теряешь, после сорока — создаешь… Ребят встречаю наших — лысенькие, пузатенькие, седенькие. В тираж выходят… Мне сорок два. Тебе, Коля, тоже?.. Коля! Коля! Очнись…
П а н к о в. Что ты?.. Я не понял.
С м и р н о в. Заснул, что ли? Тебе, говорю, сорок два?
П а н к о в. Кажется.
С м и р н о в. Надо сказать, вы оба довольно удачно законсервировались.
С в е т л а н а. В собственном соку.
П а н к о в (смотрит на часы, возбужденно). Будет, Света, и дудка, и свисток тебе будет, подожди только еще немного. Что поделаешь, раз попали в одну упряжку, тебе тоже ничего не остается больше — надо тянуть. (Смотрит на часы.)
С в е т л а н а (взглянув на мужа). Ты что, ждешь еще кого-нибудь?
П а н к о в (смотрит на часы Смирнова). Почти час…
С в е т л а н а. Совсем побелел.
П а н к о в. Пустяки… Я… в порядке.
С в е т л а н а. Я открою окно… (Подходит к окну и распахивает его.)
Слышна улица — гудки машин, голоса.
П а н к о в. Ну что ж… А я… (Наполняет свою рюмку и выпивает, для него это, видимо, много — последняя рюмка его как-то ошеломила, и мгновение он сидит, тупо покачивая головой, как после удара; затем, стряхнув оцепенение.) Ну, а что я?.. А я… открою грусть… Это, наверное, последнее, что открываешь в конце долгого пути… (Проходит в угол комнаты к магнитофону и включает его.)
Тихо звучит музыка. Панков присаживается на подоконник и, прислонившись к оконной раме, погружается в угрюмое молчание. Молчат и Светлана с Юрием. Неожиданно Панков начинает читать стихи — они рвутся из него без всяких усилий, рвутся самопроизвольно, как долго копившаяся и освобожденная наконец сила.