Непрерывность - [40]
Появляются З и н а и д а и С е р а ф и м а с чаем и какой-то незатейливой снедью.
Утром расписались, а днем в эшелон…
З и н а и д а (напевно). К столу, к столу, всех прошу!
Щ е р б и н а. Спасибо. Даже неудобно — целый пир.
З и н а и д а. А как же! Для нас это радость — солдатиков принять. Все же мимо идут, к нам и не попадает никто.
С е р а ф и м а. Кстати, как вы на нас набрели? Насколько я понимаю…
Т е р е х о в. Да, точно, не сюда нам, к переднему краю… Моя промашка. Они-то городские, им простительно, а уж мне никак. Крутанул я по болоту километров на пять, не меньше. Попросту сказать, заблудился. Да еще обезлошадели. В общем, если б не пацаны…
Б е л о к о н ь. Какие пацаны?
Т е р е х о в. Да встретили на болоте — в тыл они к немцам ходили с засадой. Побили там фрицев кучу и офицера шлепнули, вот документы его и несли.
З и н а и д а. Это партизаны?
Щ е р б и н а. Нет, с нашей стороны.
Т е р е х о в. Рассказывали, как немцы на засаду ихнюю напоролись, — умора! Геройские ребята. Из ваших мест, видать, раз мы к вам. Может, даже знаете.
Т а н я. Туман сегодня легкий, к теплу. А у вас задание, да?
Щ е р б и н а. Из госпиталя возвращаемся. Ну, и, понятно, кой-чего со склада подбросить велели.
З и н а и д а. Вы были ранены?
Т е р е х о в. На этот раз пронесло. (Смеется.) Отощали малость.
Н и н а. Хороший смех — дистрофия!
С е р а ф и м а. Что это значит? Что, вас не кормят?
Щ е р б и н а. Вы о боях на Сучанском болоте слыхали? Плацдарм там держали почти месяц в окружении — слыхали? Это мы.
Т е р е х о в. Было дело. Поперебивались с пуговки на петельку… Почти всех ребят там положили. Так и хоронили в ржавой воде — опустишь, и нету…
Б е л о к о н ь (тихо). А зачем?.. Я знаю эти места — что дало…
Щ е р б и н а (перебивает). Понятно, ясен вопрос. Да ведь можно и город отдать — зачем он, мол, мне, и стратегия на нем невелика. А можно и за пенек уцепиться — не отдам, последний!
Т е р е х о в. Страх сколько фашиста там придавили — по десять атак за день, а другой раз и двенадцать! Весело!
С е р а ф и м а. Какое уж тут веселье? Помилуйте!
Н и н а. Под вишнями да за чаем этого не понять.
Т е р е х о в. Что ты! Самый кураж по такой драке! С харчем только слабо было, отрезаны, понимаешь. Ага! Котелок сухарей и банка консервов на двадцать человек в день, вот тебе и весь харч! Не больно жирно по такой работенке!
З и н а и д а. Ешьте, ради бога, ешьте, мы еще что-нибудь соберем.
Щ е р б и н а (смеется). Спасибо, что вы! В госпитале нас подкормили. Теперь уж порядок.
Т е р е х о в. Двадцать один человек у нас на прорыв осталось, когда приказ пришел — прорываться, уходить, значит. Однако прошли. А как дошли, так попадали… (Смеется.) Отощали.
С е р а ф и м а (Нине). Вы тоже… с ними?
Н и н а (сухо). Нет, у меня другое было.
Т а н я. А вообще… Вас когда-нибудь ранило?
Щ е р б и н а. Само собой… На войне без этого не бывает. Все уже меченые.
Т а н я. А больно это? Я имею в виду, когда ранят, очень больно?
Н и н а. Больно… Когда тело рвет железом, больно.
Щ е р б и н а (вздохнув). Да уж… не подарок…
Б е л о к о н ь (Щербине). Простите, имя-отчество ваше…
Щ е р б и н а. Прохор Фомич.
Б е л о к о н ь. Благодарю. Сколько вам лет, Прохор Фомич?
Щ е р б и н а. Пятьдесят четыре.
Б е л о к о н ь. Вам пятьдесят четыре? Мы ровесники, оказывается.
Щ е р б и н а. Да ну? Тогда что ж, понятен интерес. Непросто в мои годы воевать, прямо скажу. Но и то… Я ж не призванный, своей волей пошел, выходит, грех жаловаться.
З и н а и д а. А семья?
Щ е р б и н а. Да… С семьей у меня неважно получается… Одни женщины и не шибко могучего здоровья. Пока мы под Москвой воевали, нам зарплата от своей работы шла. Ну, вроде как ты в командировке. А перешли сюда — все, получай ефрейторские…
Н и н а. До этого ли сейчас?
Щ е р б и н а. Это, дочка, жизнь называется. Пока жив, всегда до этого. У меня в Москве-то семь ртов моей получки ждет. Это, между прочим, тоже в мой счет фашистам вписано.
Т е р е х о в. Чего там — счет! Давить их, гадов, давить и давить, пока не прочухают! Мне, к примеру, некогда. Спешу крепко. Вот сижу, а чувствую — горит внутри, в драку тянет! За всех дружков моих!
Т а н я. Правильно! Мстить беспощадно!
Б е л о к о н ь. Нет! Никогда! Россия никогда не мстила.
Т а н я. Они убивают наших… моих… а ты говоришь — нет? Ты…
Б е л о к о н ь. Месть — это расплата той же монетой! Разве мы учили вас убивать детей?
Щ е р б и н а. А кто о них говорит, о детях?
Б е л о к о н ь. Вы говорите о мести. А месть — это зуб за зуб, око за око, это разговор на том же языке.
Щ е р б и н а. Не сходится тут. Какой же у нас общий язык с фашистом может быть?
Т е р е х о в. Хитро все у вас как-то — месть не месть! Кто их звал? Я их сюда звал?.. У меня что, других дел нету, как с ними колупаться? Я каждый день, как спать ложусь, только глаза прикрою, а перед глазами одно и то же — как посадили нас в тот телятничек и стою я, гляжу из него, что твой бычок, на свою Маруську. Жену мою Марусей звать. Да, гляжу я на нее и говорю: «Вот, поженились мы с тобой, а вроде бы и не поженились. И ты меня лаской не подарила, и я до тебя не дотронулся». А у меня Маруська — это ж!.. Слышь, Фомич, — как гора, натурально! Ей, кроме меня, и не подойдет никто! Чего я спешу так…