Непрерывность - [38]

З и н а и д а. Кирилл, объясни ей. Я так и знала.

Б е л о к о н ь (вынув из кармана часы и взглянув). Да…

З и н а и д а. Я даже подумала — заиметь бы домашнего гнома.

С е р а ф и м а. Зачем?

З и н а и д а. Тогда исчезли бы проблемы.

С е р а ф и м а. И возникли бы новые проблемы. С твоим гномом… (Зябко передернув плечами.) Туман… Как тихо сегодня… Что за жизнь — все плохо! Стрельба — плохо. Тихо — уже думаешь: к чему бы это? Не стряслось ли чего?

Б е л о к о н ь. Тихо… А в тишине… шевелится, ползет, живет, умирает… на болотах…

З и н а и д а. Что-нибудь… Кирилл, что-нибудь случилось? У тебя что-нибудь болит?

Б е л о к о н ь. Как червяки…

З и н а и д а. В самом деле, Кирилл… Что у тебя, сердце?

Б е л о к о н ь. Да… (Помолчав.) Нет… Нет, Зина, не сердце… Не обращай внимания.

С е р а ф и м а. Не понимаю… Что-нибудь новое?

Б е л о к о н ь (взглянув на часы). Без пяти четыре. Вы бы занялись чем-нибудь, что ли… не знаю…

З и н а и д а. Господи! Да я только разглядела — галстук и прочее… Ты что, не ложился?

Б е л о к о н ь. Выдумаешь тоже… (Неожиданно.) Не могу простить себе, Сима, что не послушал тебя тогда, осенью… Надо было уходить, уходить непременно! Наплевать на все и уходить!

С е р а ф и м а. Во-первых, это никогда не поздно. Во-вторых, что это ты вдруг сейчас об этом?

З и н а и д а. Не ушли, и слава богу! Хоть дома живем. А так — где бы нас мотало? Подумать страшно!

С е р а ф и м а. Кирилл, в чем дело? Что на тебя нашло?

Б е л о к о н ь. Что-то нужно делать, срочно. Мы должны…

С е р а ф и м а. А, пустое, Кирилл. Что мы можем? На час, на полчаса вперед ничего не загадаешь. Что мы можем?

Б е л о к о н ь. Не знаю…

З и н а и д а. Помолиться бы… Господи, как давно это было! Родители, церковь… (С неожиданной страстью.) Сейчас нет войны! Вы слышите — в это нужно только очень поверить, что нет войны! Есть рассвет, тишина, цветущие вишни, а войны нет! Правда, Кирилл?

Б е л о к о н ь. Нет… Когда война, она всегда — и когда не стреляют, и когда рассвет, и когда цветут вишни.

З и н а и д а. Какой ты черствый, Кирилл! Черствый! Я всегда это знала, но сейчас!.. И этот галстук, и пиджак! И все в себе, всегда! Я же не дура, я вижу! Но спрашивать-то бесполезно, ничего не вытянешь, клещами не вытащишь! Что за человек, ну, вы подумайте! Даже в малости не может другому…

С е р а ф и м а (перебивает, но так, как если бы Зинаида вовсе не говорила). Да, кстати, Кирилл, ты сегодня поедешь к начальству?

Б е л о к о н ь. Да, если… (Замялся.)

С е р а ф и м а. Ну, разумеется, если мы живы будем и все такое. Это само собой. Попроси там у них сахару.

З и н а и д а. На что ты толкаешь Кирилла, Сима? Это же стыдно!

С е р а ф и м а. Да? Я не знала. Я думала, если четыре месяца нет ни кусочка и негде взять, это не стыдно — попросить. А Кириллу сахар вообще необходим! Если вы такие щепетильные, я сама поеду, мне не стыдно!

Б е л о к о н ь (с какой-то щемящей, обычно, видимо, не свойственной ему интонацией). Сима… Я тебя прошу, Сима… Мне… не до этого…

З и н а и д а. Вот и мне… тоже как-то не по себе.

С е р а ф и м а. Что такое, Кирилл? Что с тобой, в конце концов? Ну?

Б е л о к о н ь. Мне послышалось — или правда голоса?

З и н а и д а. Нет, ничего нет…

Б е л о к о н ь. Да… ничего… Как давит тишина…

Все трое прислушиваются.

С е р а ф и м а. Какая тишина…

З и н а и д а. Будто не осталось больше никого на свете, правда?..

Отчетливо слышен скрип.

(Вздрогнув.) Что это?

Б е л о к о н ь (как видно, он испытывает такое огромное облегчение, что в эту минуту даже поглупел от счастья). Это ветер, Зинуша! Ставень! (Хохочет.) Скрипит наш домишко, как старый старичишка! (Кричит.) Танюшка, давай вставай! Хватит лежебочить!

С е р а ф и м а (пристально взглянув на Белоконя). Ах, вот оно что…

З и н а и д а. Зачем ты ее будишь? Пусть поваляется.

Б е л о к о н ь. Нечего, нечего! Татьяна!

Появляется  Т а т ь я н а.

С е р а ф и м а. Ну вот, а наша девочка уже встала, оказывается.

Т а н я. Доброе утро, папа, мама, тетя Сима.

С е р а ф и м а. Прелестно. Какой воспитанный ребенок.

З и н а и д а. А что? И воспитанный. Что это — плохо? Таня, где ты так вымокла? Боже, все мокрое! И туфли, и чулки, даже платье!

Т а н я. Да? (Осматривает себя.) Наверно, когда умывалась.

З и н а и д а. Пойди немедленно переоденься.

С е р а ф и м а (смеется). Переоденься.

Б е л о к о н ь. Сейчас она все сделает, Зинуша. А ты собери-ка нам покуда чай.

З и н а и д а. Хорошо… (Уходит.)

С е р а ф и м а (Тане). Глупо, девочка! Если имеешь секреты, умей их хотя бы обставить должным образом!

Б е л о к о н ь. Где ты была?

Т а н я. В каком смысле?

С е р а ф и м а. Прекрати! Как видишь, отец даже не ложился.

Т а н я. Извини.

Б е л о к о н ь, Где ты была?

Т а н я. Я не могу этого сказать.

С е р а ф и м а. Ну, знаешь! Потрясающе!

Б е л о к о н ь. Оставь, Сима. Все не так просто.

С е р а ф и м а. Думаю, это даже серьезней, чем ты думаешь.

Т а н я. Если вы мне в принципе верите!..

Б е л о к о н ь. Да, верю. Хотя и не убежден, что твой возраст позволяет точно прочертить границу доброго и злого.

Т а н я. Это не геометрия, папа, и мой возраст…

Б е л о к о н ь (перебивает). Да-да, твой возраст сам по себе добро, и тем не менее… вряд ли этого достаточно…