Непрерывность - [33]

Р а я. Галочка, тебе не кажется, что так ставить вопрос бестактно?

Ф е к л а. Ты вот что, товарищ Галя, ты все-таки не забывайся, понимаешь! Уважение надо иметь к руководству обкома, это начальство наше!

Г а л я. У меня начальства, кроме моего партийного билета, нет! Понятно? А вопрос мой не нравится — пожалуйста, я по-другому спрошу. За что вы, товарищ Борис, в тюрьме, в камере, Алешу избили?

Р а я. Можно я отвечу?

Г а л я. В таком разговоре каждый за себя отвечает.

П и р о к с. А откуда ты все это знаешь, подруга? Алеша рассказал?

Г а л я. Не важно.

Ф е к л а. Понятно, Алеша. А не должен бы. Первый закон подполья: говори не кому можно, а кому нужно!

Г а л я. Я жду ответа.

Б о р и с. Хорошо… Мы объявили тогда, политические, голодовку. С нами сидели уголовники, среди них отец и брат Мишки. В тот день внесли в камеру бак с баландой в сопровождении двух немцев с винтовками.. Явная провокация, такое было впервые. Мы еду брать отказались, Мишкины отец и брат с мисками пошли к бачку. И тогда Алеша бросился на них. У старика он успел выбить миску, но тут я его ударил и сбил с ног. Ведь именно на это и рассчитывали — что начнется драка, и нас бы просто, как цыплят, перебили бы всех в камере…

П и р о к с. Как дважды два!

Р а я. Мы тогда все осудили Алешу, и думали, что он понял.

Ф е к л а. Выходит, нет.

Б о р и с. Когда немцы уходили из города, нашу тюрьму штурмом освободила Мишкина банда. Он, оказывается, очень привязан к отцу и брату. Вот после этого он и стал клясться в дружбе…

П и р о к с. Смешной у нас город! Такого позамешено, как нигде небось.

Ф е к л а. Может быть, мы вернемся к делу?

Г а л я. По-моему, мы только теперь делом и занялись. У меня последний вопрос. После расстрела «Иностранной коллегии» было решено ответить на белый террор красным террором. Намечалось, что все члены организации выйдут с оружием на улицы и по удару часов на Соборной площади каждый убьет заранее выбранного офицера. Кстати уж, Павел ваш хваленый отказался пойти с нами, он, видите ли, не мог стрелять в незнакомого человека.

Р а я. Я тоже отказалась, и по той же причине.

П и р о к с. А если бы был приказ?

Р а я. Все равно бы отказалась.

Г а л я. Вот такие мы нежные, революцию в перчаточках делаем. Но я не о том сейчас. Теракция не состоялась, и, насколько я знаю, товарищ Борис, больше всех для этого вы постарались. Тоже по этой причине?

Б о р и с. Нет, не по этой.

Г а л я. А вы знаете, какое настроение было в организации после того, как сообщили, что все отменяется? Вы знаете, что некоторые вообще тогда говорили, что наше руководство струсило?

Б о р и с. Не только знаю, но и заранее знал, что будет именно такая реакция.

Г а л я. И вас это тем не менее не остановило. Почему?

Б о р и с. Потому, что мы руководствовались соображениями дела, а не эмоциями. В такой кровавой игре, как подполье, эмоции — это смерть! А нам нужны были живые бойцы! Разочарование? Не страшно. Время и правда излечивают разочарования.

Ф е к л а. Ласточкин был отчаянно смелым человеком. Почему он все-таки отменил акцию?

Б о р и с. В тот день мы собрались на квартире у Доры Камергородской для встречи с представителями от анархистов и эсеров. (Гале.) От нас должна была выйти не вся организация, как вы говорите, а человек триста. По стольку же собирались выставить и они. Поговорили, разошлись. Остались только Ласточкин и руководство контрразведки. Вот тогда-то Южный, Янишевский и я сообщили Ласточкину, что, по нашим сведениям, противник узнал о подготовке акции и ждет ее, город будет залит кровью и вряд ли оправданно терять столько товарищей на этом деле. Ласточкин с нашими соображениями согласился… Вот как это было… Вы удовлетворены моим ответом, товарищ Галя?

Г а л я. Вполне… Ни слову не поверила…

П и р о к с. Вот человек, а? Дай ей бог здоровья! Шел сюда, на афишных тумбах реклама — зазывают посмотреть фильму. Названия одни чего стоят, аж зубы свело! «Дневник кокотки»! «Женщина, которая изобрела любовь»! Еще пожалел себя — эх, сейчас бы поглядеть! Но теперь я в полном порядке! С нашей Галей-Валей, как в цирке, не соскучишься!

Р а я. Перестаньте, Пирокс.

Ф е к л а. Действительно, кончай клоуна корчить. Видишь, человек не в себе.

Р а я. Так мы ни до чего не договоримся, Галочка, и вообще все пропадем, если не будем доверять друг другу.

Г а л я. Меня сейчас все не интересуют. Отдайте мне Алешу.

Ф е к л а. А Лена?

П и р о к с. А Мотя?

Р а я. А Геня?..

Б о р и с. Опять тупик… А времени все меньше и меньше…

П и р о к с. Слушайте!.. Только не ругайтесь сразу, а то я вас уже боюсь, честное слово.

Ф е к л а. Ну?

П и р о к с. Что, если…

Г а л я. Да не тяни же ты, говори наконец!

П и р о к с. Если мы всех спасти все равно не можем, а одного никак не выберем, тогда, может, жребий?

Г а л я (стремительно). Согласна!

Б о р и с. Не понимаю, о чем вы говорите?

П и р о к с. Проще пареной репы… Берем шапку, рвем пять листочков, каждый в трубочку, на одном — крест. Тянем. Кто с крестом вытянул — выборщик. После этого рвем четыре листочка, на каждом имя, в трубочку и в ту же шапку. Выборщик тянет. Чье имя вытянет, тому и быть.

Г а л я. У вас мне для Алеши шанс не вырвать, поняла. А это шанс. И судьба не может от нас с Алешей отвернуться. Я — за!