Непрерывность - [30]

Р а я. Да, это Геня. Но Мишка любил его за другое.

П и р о к с. За его музыку, что ли?

Р а я. Да.

П и р о к с. Вообще-то правда, я сам видел, как Мишка плакал, когда Генька играл. Мишка просто балдел от его музыки.

Ф е к л а. Которой Генька обучался на деньги Гальперина, миллионера.

Р а я. Какое это имеет значение? Правильно, Гальперин миллионер, меценат, но это же счастье, что он разглядел в мальчишке гения, солнечного, светлого гения.

П и р о к с. А вы знаете, что Гешке сказал этот ваш Гальперин, когда революция произошла? «Геша, — он сказал, — все, что я в тебя вложил, теперь стоит копейку. Если бы не эта заварушка, ты бы уже этот год играл перед царем. Вот так бы стоял ты, а вот так бы сидел царь. А теперь так стоишь ты, а против тебя — вчерашний день». Плюнул и ушел.

Б о р и с. А когда нужна была явка для нашей контрразведки, Павел — я его так буду все-таки называть — пошел к тому же Гальперину и тот ему отдал свою дачу для занятий музыкой.

П и р о к с. Да не говорите вы мне за Гешку, все наперечет про него знаю! Сколько Алеша с ним крови попортил, любил он его, ну, не знаю, ну, как сына. Вообще-то, честно говоря, его все почему-то любят… Ни на какую вербовку не шел. Сколько с ним Алеша ни бился — нет, и все! «Моя партия — музыка». Скажете, не его слова?

Р а я. Его. Но он и другое говорил. Я прекрасно помню, как он сказал: «Революция — это и есть музыка, пришедшая ко всем. Потому что музыка — это освобождение!»

П и р о к с. Ну да! Гайдном своим всем плешь проел! Помню, иду как-то по Болгарской, а там старикашка Витюк перед такими же грибами митингует. «Я, говорит, хочу вам сказать сейчас за Геню. Это человек с характером, вот что я хочу вам сказать. Последние пять лет Молдаванка не знала свадьбы без него. Но чтоб мне совсем потерять здоровье, если он хоть раз заиграл им блатное, а не свое. И привыкли, привыкли, что он — это он. До того привыкли, что когда на последней свадьбе у Черного Дуля Буян что-то начал выкаблучивать, так Мишка держал всю хевру под двумя револьверами, пока Геня играл Гайдна».

Р а я. По-вашему, это плохо?

П и р о к с. Да по мне это никак, меня это не колышет.

Ф е к л а (Рае). Странно, что это тебя так волнует, особенно сейчас.

Р а я. Нет, не странно. Я не встречала более цельного и светлого человека, чем Геня, у которого бы все так естественно было подчинено одному. Он мне сказал однажды: «Вы знаете, я уверен — человек рожден для счастья. Он вырос в темной комнате и еще не знает, какое оно прекрасное, небо. Но я-то его видел и обязан рассказать об этом. Другое дело — человек может сказать мне, что ему это неинтересно и не нужно. Но рассказать я обязан…»

Г а л я. Он так сказал?

Р а я. Да. И я запомню эти слова, Галочка, на всю жизнь.

Ф е к л а. Слова, конечно, красивые, но они не мешали Геньке на свадьбах у этого ворья принимать деньги и еду и относить их домой.

Б о р и с. Он содержал с двенадцати лет всю семью. И отец и мать у него не работники.

Р а я. В последний раз я видела Геню осенью, в августе, как раз в тот день, когда деникинцы заняли город. Мы в райкоме документы уничтожали. Вышла я потом на улицу, смотрю — идет Геня и плачет. Я к нему: «Что ты, Геня, что с тобой?» А он горько так, до сих пор слышу: «Кончилось наше лето».

П и р о к с. Во-во, поплакать, это его дело.

Б о р и с. Неправда. Павел очень мужественный и смелый человек. Вы спрашивали, с какого времени он в подполье? Могу ответить точно, потому что я его привлекал. И если уж быть до конца откровенным, именно потому, что я его привлек, мне особенно хотелось спасти этого необыкновенного мальчишку.

Г а л я. Вот такая, значит, ваша совесть, с особенным интересом.

Р а я. Но это же естественно, Галя. У каждого из нас есть прошлое, а оно всегда несет за собой свои пристрастия.

Б о р и с. Совершенно верно. И я своих не скрываю… Так вот, в подполье он с восемнадцатого декабря одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, практически с первых дней англо-французской интервенции.

П и р о к с. Чем это его союзники так допекли? Раньше-то он ни в какую не соглашался.

Б о р и с. Он играл на набережной, как всегда — свои любимые вещи. Его прогнали. На другой день он опять пришел — его снова прогнали. На третий день его забрали в участок и избили. Вот тогда он мне сказал: «Видно, и за музыку надо драться».

П и р о к с. Он что, вступил в комсомол, в партию?

Б о р и с. Нет.

Ф е к л а. Что же он делал?

Б о р и с. Павел выполнял персональные задания контрразведки обкома, причем могу вам сказать ответственно — выполнял блестяще. Его скрипка открывала ему любые двери, и, поверьте, он этим очень умело пользовался. Достаточно сказать, что через него мы получили ряд документов такой важности, что сразу же переслали их непосредственно в Москву. Это он завербовал работника штаба гарнизона, страстного меломана, который стал нам передавать все сведения об Одесском гарнизоне. Это Павел добыл нам ключ к шифру. Через него мы поддерживали связь с радиотелеграфистами штаба бригады траления, расположенного на судне «Граф Платов». Они передавали нам копии всех радиотелеграмм, принимавшихся и отправлявшихся их радиостанцией. Не шутка, верно?