Непрерывность - [21]
Б р у н о. Взглядах. Взглядах, а не заблуждениях. Я отстаиваю свои взгляды и, что главное, свое право иметь их.
П е р в ы й. Это грех!
Б р у н о. Бросьте шутовство! Спектакль окончен.
В т о р о й. Вы стоите перед трибуналом Святой службы — здесь каются, а не поучают.
Б р у н о. Каяться в том, что я разбил вымышленные хрустальные сферы и распахнул окно в бесконечность? Ну, нет! Я открыл людям истину.
Т р е т и й. Что вы там толкуете об истине? Взгляните на себя — восемь лет вы гниете в каменном мешке, кожа ваша отливает зеленью, вы почти ослепли — вот истина. Женщины больше не полюбят вас, да вы и не сможете подарить им любовь — вот истина. Ваши открытия никогда не переступят порога этой комнаты…
Б р у н о (перебивая). Нет! Здесь началась ложь. Дело не в том, что я открыл истину, а в том, что она существует. Если бы не было Колумба, Америка все равно была бы. А мысль человеческую не остановишь. И в этом ваша трагедия.
И н к в и з и т о р. Джордано Бруно Ноланец! Встаньте на колени!
Б р у н о (спокойно и просто). Я не встану на колени. В этом фарсе я больше не актер.
И н к в и з и т о р. Как закоренелый еретик, нераскаянный и упорствующий, отказавшийся признать свои взгляды ересью, вы приговариваетесь к лишению сана, отлучению от церкви и передаче в руки светских властей.
Б р у н о. Конечно, конечно. Вы же не караете, вы прощаете ближним своим. Меня сожгут светские власти… Комедианты!
И н к в и з и т о р. Все ваши работы будут публично сожжены на площади Святого Петра и внесены в индекс запрещенных книг. Да свершится воля господня!
Б р у н о (с улыбкой). Если бы я владел плугом, пас стадо, обрабатывал сад или чинил одежду, никто не обращал бы на меня внимания, никто не упрекал бы меня, каждому я мог бы легко угодить… Но я измерял поле природы, пытался пасти душу, мечтал обрабатывать ум — вот почему мне угрожали, кусали, нападали на меня. А теперь меня пожирают…
Слышен далекий перезвон церковных колоколов, возносятся к небу звуки католической молитвы. Четверо, опустив капюшоны, встают и подходят к Бруно. В руках у них горящие факелы.
Когда-то писал я: «Если придется Ноланцу умирать в католической римской земле, то шагай он даже среди бела дня, в свите с факелами недостатка не будет…»
Процессия медленно трогается и уходит. За столом трибунала остается один Инквизитор. Вбегает М о ч е н и г о.
М о ч е н и г о. Где он?
И н к в и з и т о р. Его уже нет, сын мой. Трудные времена, тяжкие испытания…
М о ч е н и г о. Сгорел…
И н к в и з и т о р. Мы сладко спали в нашем доме, а он распахнул ставни и разбудил нас. Свет его истины нас ослепил, и… мы убили его.
М о ч е н и г о. Сгорел…
И н к в и з и т о р. Убив, я возвеличил его в веках… Убив, я… в веках себя… проклял… Он был прав, господи, он был прав!
М о ч е н и г о. Сгорел, скотина, подлец, сгорел… (Уходит.)
И н к в и з и т о р (кричит). Ко мне!
Вбегают ч е т в е р о.
(Ожесточенно.) Девицу Марию Ориэлли убрать. Убрать! Засохшую ветвь срезают, засохшее дерево рубят. Мы должны быть сильны. Пройдут века, и нам придется находить силы, чтобы признать свое злодейство во имя господне. Трудно нам будет найти их, и потому начинайте сегодня. Убейте ее, ибо она помнит! (Уходит.)
Ч е т в е р о. Служим господу!
Появляется М а р и я.
П е р в ы й. Сегодня ты умрешь. Ночью. В реке утопим.
М а р и я. За что? Я не хочу! Нет! Нет! Я же вернулась к вам.
Т р е т и й. Но ты помнишь.
М а р и я. Я ничего не помню. И я хочу жить. Я не устала еще жить.
В т о р о й. Ты помнишь о нашей слабости.
М а р и я. Пощадите. Я забуду о ней.
Ч е т в е р т ы й. Но ты не забудешь о Бруно.
М а р и я (сразу сдавшись). Да… Это правда… Джордано, я обещала, что умру за тебя!.. Так и вышло, будь ты проклят… Спасибо тебе, Джордано, что помог мне сдержать слово…
НА МОЛДАВАНКЕ МУЗЫКА ИГРАЛА
Романтическая драма в двух действиях
Б о р и с — 30 лет.
Р а я — 22 года.
Г а л я — 20 лет.
Ф е к л а — 22 года.
П и р о к с — 19 лет.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
На авансцене — все п я т е р о у ч а с т н и к о в спектакля.
Б о р и с. Это было. Мы — свидетели тех дней и участники тех событий.
Р а я. Это было. Иногда я просыпаюсь ночью оттого, что в висках, словно удары метронома, стучит: было, было.
Г а л я. Это было. И теперь этого не вычеркнешь ни из истории, ни из памяти, ни из сердца.
П и р о к с. Это было. Что б там ни трепали некоторые за нашу молодость, я ни от чего не отказываюсь.
Ф е к л а. Это было…
Б о р и с. Нас осталось совсем мало, но мы живы и сегодня, и порой мне кажется, мы будем жить вечно. Мы помним, а память не вправе умирать.
Р а я. Почему именно я выжила там, где у всех были равные шансы? У меня нет ответа. Если только… Я никогда не лгала. Может быть, судьба для того меня и сохранила, чтобы жила правда?
Г а л я. Речь идет об Одессе, об одесском подполье, о борьбе за власть Советов.
П и р о к с. О нашей трудной и прекрасной юности!
Ф е к л а. Неверный шаг — смерть. Оплошность, ошибка — смерть. Неосторожно оброненное слово — смерть.
Б о р и с. Все были очень молоды. Почти всем руководителям обкома партии по двадцать — двадцать четыре года.
Р а я. Комсомольцы-подпольщики — мальчишки и девчонки пятнадцати, шестнадцати, семнадцати лет. Девятнадцатилетние, двадцатилетние — уже «старики».