«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica») - [89]

«Единственный раз, когда я говорил со Стивеном о его работе, боюсь признаться, был днем, когда был напечатан его “Храм”.[409] К тому времени, признаюсь, романы перестали быть моим предпочтительным чтением, и я бы никогда не заговорил с ним об этом вообще, если бы его книга не была посвящена Герберту Листу, великому немецкому фотографу, в племянницу которого я был однажды влюблен. Заметив посвящение, я бегу к нему с книгой в зубах – кажется, это было в Лондоне. “Смотрите, мы родственники” (курсив мой. – А. П.), – объявляю я торжественно, он слабо улыбнулся и сказал, что мир тесен, а Европа в особенности”.[410]

Как видим, британцу Стивену Спендеру не нужно было прилагать больших стараний, чтобы попасть в родственники к Бродскому. Скорее всего, он, как и Оден, даже не подозревал об этой принадлежности. А между тем, даже держа в руках автобиографический роман Спендера, Бродский не пошел дальше посвящения Герберту Листу. Сам он дает этому объяснение и одновременно ключ к прочтению его воспоминаний о Спендере. «Я всегда думал, автобиография – противоречие в терминах. Она маскирует больше, чем показывает, даже если читатель пристрастен. И я, во всяком случае, вижу автора книги, скорее, во второстепенных персонажах, чем в его герое».[411]

Автором книги в данном случае имелся в виду Стивен Спендер, хотя автор воспоминаний был вряд ли совершенно исключен из рассмотрения. И в этом случае автора воспоминаний можно видеть либо в герое по имени Спендер, либо во второстепенном персонаже по имени Бродский. А так как «во второстепенном персонаже автор выявляется лучше, чем в герое повествования», о том, кем мог быть Стивен Спендер для Бродского, можно судить по тому, кем представляет себя сам Бродский.

«Я только что покинул Россию и двигался в Штаты через Лондон, где меня пригласили участвовать в Международном фестивале поэзии. У меня не было настоящего паспорта, только американская транзитная виза в огромном конверте, выданном мне в американском консульстве в Вене. Помимо естественной тревоги, ожидание было крайне неудобно для меня из-за Уистена Одена, который прилетел со мной на одном самолете из Вены. По мере того как таможенники сражались с моим конвертом, я видел, как Оден ходил отчаянно за барьером в состоянии растущего раздражения. Время от времени он пытался поговорить с тем или иным из них, но от него отмахивались. Ему было известно, что я никого не знал в Лондоне, и он не мог оставить меня одного. Я чувствовал себя ужасно хотя бы потому, что он был вдвое старше меня».[412]

Полагаю, что любой, кто прошел по этому маршруту, согласится со мной, что Бродский описывает довольно гротескную ситуацию. Безвестного беженца из России сопровождает в Вене Уистен Оден («один из величайших поэтов ХХ века» в аттестации Бродского). В руках у беженца имярек – почетное приглашение Карла Осборна, организатора Международного фестиваля поэзии. Далее смертельно озабоченный тем, что у Бродского «нет друзей в Лондоне», Уистен Оден собственноручно берет на себя почетную миссию отвоевать ему, человеку без гражданства, британскую визу. И все эти усилия Оден предпринимает за год до собственной смерти. Что касается беженца имярек, он получает услуги Уистена Одена в кредит. Почему?

Бродский забыл упомянуть еще одного участника, в равной степени обеспокоенного его благополучием, – Карла Проффера, который проделал долгий путь из Мичигана в Вену, чтобы молодой поэт не чувствовал себя одиноко. Согласно легенде, Проффер представил Бродского Одену, который так поверил в талант Бродского, что сравнил его с талантом Вознесенского, чью «Пораболическую балладу» он только что перевел. Но так как сравнением с Вознесенским Бродский был вряд ли польщен, эта часть саги осталась за пределом нарратива.

Но то, что было включено в нарратив, был трактат об эпитетах.

«Выбор эпитетов говорит многое о человеке <…> Одена я считал блестящим, решительным, глубоко трагичным и остроумным <…>. Спендер казался мне более лиричным и амбициозным в своих образах».[413] Но чей выбор эпитетов имел Бродский в виду? Если эпитеты Спендера действительно рисуют ему образ лиричного и амбициозного человека, почему этот образ никак не вяжется с эпитетами, которыми Бродский наделяет Спендера в своем эссе? И в этом случае уместно было бы спросить: откуда черпает Бродский свои эпитеты?

«Если отложить в сторону мои воображаемые понятия (близость, духовная семья и т. д.), мы прекрасно ладили. Частично это было благодаря совершенной непредсказуемости (курсив мой. – А. П.) его ума. В обществе людей он был ужасно забавен, и не столько ради них, сколько из-за органической неспособности быть банальным. Чья-то мысль срывалась с его губ только для того, чтобы быть полностью уничтоженной в конце предложения».[414] Читателю, конечно же, знаком этот эпитет «непредсказуемый», который, кажется, был на устах у Бродского тогда, когда похвала диктовалась чувством долга. Припомним его оценку непредсказуемости у Ахматовой, данную в тот период, когда поэтический дар Ахматовой уже больше не вызывал у него подлинного восторга.