«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica») - [81]

Хенкин: Моей “командировке” в Испанию предшествовал целый ряд интересных и неординарных событий, начало которым было положено в Париже. В юные годы я воспринял мир в готовом виде сквозь призму взглядов и желаний моей матери, русской дворянки, урожденной Нелидовой. Эти взгляды складывались из представлений о том, что дворянство и интеллигенция находятся в неоплатном долгу перед многострадальным народом, во главе которого стоял мудрейший из мудрых – товарищ Сталин. Мы должны были защищать Советский Союз всеми доступными нам средствами. Мы должны были противиться всяким интервенционистским и прочим потугам Запада. А еще лучше, если мятущийся аристократ облечет свои взгляды в какую-то конкретную деятельность и запишется, например, в “Союз студентов-коммунистов”. Вот я и записался.

Интервьюер: Это была своего рода неофициальная вербовка спецслужбы СССР, не так ли?

Хенкин: Конечно. Вы меня спросили, как я мог поехать в Испанию? Да очень просто: я не мог не поехать в Испанию! Мне было двадцать лет, я был студентом университета, я верил в марксизм, как в Евангелие, я презирал поднимавшийся тогда в Германии фашизм.

Интервьюер: А кто был вашим начальником в Испании?

Хенкин: Непосредственным – ближайший друг Эфрона и бывший любовник Марины Цветаевой Константин Родзевич. А главным над всеми нами был Александр Орлов, он же “Швед”, он же резидент НКВД в Испании.

Интервьюер: Это тот самый Александр Орлов, который в 1938 году ушел на Запад и пригрозил Сталину разоблачением советских тайных операций, если органы тронут его семью? Орлов, проживший в Штатах пятнадцать лет, прежде чем американские власти узнали, что в их стране находится высокопоставленный офицер советский разведки?

Хенкин: Он самый. Но – все по порядку. Когда началась гражданская война в Испании, я жил в Париже, учился в университете и считал себя коммунистом. Как и многие другие, я рвался воевать против фашистов. На вербовочном пункте, устроенном французской компартией в доме Профсоюза металлистов на улице Матюрен Моро, 7, со мной не стали даже разговаривать, как только узнали, что я советский гражданин. Выехав из СССР в 1923 году и давно живя на положении эмигрантов, наша семья не сменила советские паспорта. И вот теперь из-за этого я не мог попасть на фронт, мог оказаться “за бортом истории”! Рекомендацию дал Сергей Эфрон».

Но что могло побудить Бродского к тому, чтобы незаслуженно оклеветать Кирилла Хенкина? Если Бродскому было что-то известно сверх того, что Хенкин участвовал в войне в Испании, то мог бы об этом сообщить, чего он не сделал. А само по себе участие в испанской войне, скорее, вызывало восторженную реакцию у Бродского, когда речь шла не о Хенкене, а о Стивене Спендере.[377] За что же мог Бродский так невзлюбить Хенкина? Полагаю, что серьезных причин у него не было, кроме, пожалуй, одной: «увлекательная история» о шпионах и шпионаже была заимствована из автобиографии Кирилла Хенкина едва ли не слово в слово.

Читатель, конечно же, понимает, что мы уже давно движемся по вертикальной оси детективного романа и режиссерского сценария, сочиненного нобелевским лауреатом. А теперь пришла пора заглянуть в ту часть вертикали, куда, кажется, не было допущено ни одно лицо, сколь бы доверенным оно ни было. Речь пойдет о настойчивом умолчании, возможно, застрявшем глубоко в авторском подсознании.

Ким Филби был завербован в советскую разведку в свою бытность студентом Оксфорда. Тогда же были завербованы и другие участники так называемого Оксфордского круга. Филби был третьим после Гая Бёрджесса и Дональда Маклина. Все были привилегированными оксфордскими студентами, одурманенными марксистской идеологией. Все были единомышленниками и друзьями двойника Бродского, Уистена Хью Одена. Все поддерживали связи после окончания университета. Но случилось так, что Маклин засветился, а Ким Филби, узнав об этом, послал Бёрджесса с поручением предупредить Маклина, что тот и сделал. 25 мая 1951 года Гай Бёрджесс и Маклин уже были в Москве, оставив высокие государственные посты и свои комфортабельные лондонские жилища. Допрос Маклина в FBI был назначен на 28 мая.

«Но при чем здесь Оден?» – спросите вы. Именно этим вопросом задались сотрудники FBI. За день до побега Бёрджесс оставил телефонное сообщение для Одена, находившегося в гостях у поэта Спендера в мае 1951 года. Оден на звонок не ответил. Из различных источников стало ясно, что Бёрджесс планировал встретиться с Оденом на его даче. Но и там Одена не было. Вместо этого он оказался в Милане, где, как впоследствии передaвалось по BBC, был занят тем, что «ставил английское произношение участникам хора Ла Скала, ибо вместе с Честером Калманом он написал либретто для оперы Стравинского “The Rake’s Progress”». А так как Одену удалось избежать допроса, его дело было закрыто за отсутствием улик.[378] Но было ли оно закрыто в сознании самого Одена? Ведь если он был завербован советской разведкой в студенческие годы, как его приятели Филби, Бёрджесс и Маклин, то его строки из «Памяти Йейтса» “pardoned Kipling and his views, / and will pardon Paul Claudel, / pardons him for writing well