«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica») - [39]
Но вот наконец Евтушенко пожелал дать Соломону Волкову публичное интервью. Случай все-таки представился. Сейчас это интервью записано на киноленту, и все вопросы Волкова стали известны кинозрителю. Но инцидент, описанный Бродским, который так нуждался в проверке, не был даже затронут.
Глава 13
«Маскарад»
Интервью Евтушенко с Волковым стало сенсацией и дискутировалось на Первом канале российского телевидения. И уже самый первый вопрос («Зачем понадобилось Евгению Евтушенко заговорить о своих отношениях с Иосифом Бродским?») прозвучал как приглашение к размышлению. Но размышления не получилось. Скорее, дискуссия приняла формы «высокого актерского искусства», в тонкостях которого так хорошо разобрался когда-то Чеслав Милош.
«Актерство каждодневное тем отличается от актерства на сцене, что все играют перед всеми и знают взаимно друг о друге, что играют. Игра не ставится человеку в упрек и никоим образом не свидетельствует о его не-правоверности. Речь идет лишь о том, чтобы игрок играл хорошо, потому что умение войти в роль доказывает, что та часть его личности, на которой он строит свою роль, достаточно в нем развита. <…>
Постоянный маскарад, хотя и создает в обществе трудновыносимую атмосферу, доставляет маскирующимся известное, и немалое, удовлетворение. Говорить о чем-нибудь, что оно белое, а думать, что черное; внутренне усмехаться, а наружно выказывать напыщенную ревностность;
ненавидеть и обнаруживать признаки страстной любви; знать и притворяться, что не знаешь, – так, обманывая противника (который тоже тебя обманывает), начинаешь более всего ценить свою ловкость. Успех в игре начинает доставлять удовольствие».[206]
Но как мог протекать этот маскарад на Первом канале российского телевидения?
Признание Евтушенко о том, что конфликт с Бродским был «главной драмой» его жизни, как и всякое признание, может быть только актерским трюком, вероятно, думает про себя активный участник маскарада Иван Толстой. А это значит, что, говоря «белое», Евтушенко имеет в виду «черное», приглашая разоблачение. И Толстой забивает свой первый клин: Евтушенко совершил нападение: «умное, хитрое, неискреннее».
«Было бы неправильно, если бы я взялся отвечать на вопрос, который касается желания самого Евтушенко, – вроде бы возражает Толстому второй участник маскарада Борис Ланин, при этом взяв на себя роль актера, которому полагается “знать и притворяться, что не знаешь”. – Он (Евтушенко. – А. П.) решил заговорить об этом именно сейчас, когда ушли многие свидетели из жизни, когда многие разговоры, на которые он дает ссылки, происходили только между двумя людьми. Нет никаких свидетельств, доказательств, есть только одно вещественное доказательство – это письмо Бродского по поводу самого Евтушенко. Он решил, что сейчас время. О нем давно не говорят, о нем давно не пишут много лет, новые имена, новые звезды, он решил напомнить о себе сейчас. Все, что делает Евтушенко, непременно продумано, это все рассчитано на укрепление его позиций в современном литературном процессе. Говорить о том, что он в нем участвует сейчас, довольно сложно. Но после этого фильма, безусловно, участвует».[207]
Чеслав Милош находит истоки такого рода актерства в ближневосточной цивилизации ислама, черпая свою информацию из книги Гобино «Религии и философии Центральной Азии» (“Religions et Philosophies dans l’Asie Centrale”). Речь идет о понятии, получившем название «кетман».
Кетман – это стратегия умолчания о собственных убеждениях, вызванная нежеланием подвергать свою личность и имущество опасности со стороны тех, кто карает за заблуждения. А тогда, когда умолчание грозит выглядеть признанием, не следует останавливаться перед публичным отречением от своих взглядов, пользуясь любыми уловками и направляя их на то, чтобы обмануть противника.
«Кетман наполняет гордостью того, кто его практикует. Благодаря этому практикующий постоянно ощущает превосходство над тем, которого он обманул, хотя бы этот последний был министром или могущественным государем; ибо человек, который получает удовольствие от общения с кетманом, это, прежде всего, бедный слепец; он лишен возможности ступить на единственно верную дорогу и даже не подозревает о ней; тогда как ты, оборванный и умирающий с голоду, по виду дрожащий у ног ловко обманувшего тебя властелина, ты видишь истинный свет; он ведет тебя в блеске перед его врагами. Ты смеешься надо мной, считая меня неразумным; ты обезоруживаешь опасного зверя. Сколько удовольствий в одно и то же время!»[208]
Милош проводит параллель между кетманом ислама и кетманом, практикующим в тоталитарном государстве. То же ощущение превосходства над теми, которые недостойны познать истину, составляет одну из главных радостей в тамошней жизни, которая вообще радостями не изобилует. «Отклонения, выслеживание которых доставляет столько забот властям, отнюдь не есть фантазия. Это и есть случаи разоблаченного кетмана, причем особенно могут помочь в обнаружении отклонений люди, которые сами практикуют кетман подобного рода: распознавая с легкостью у других акробатические приемы, применяемые ими самими, они пользуются первым же случаем, чтобы потопить врага или друга; тем самым они гарантируют свою безопасность, а мера ловкости состоит в том, чтобы опередить, по меньшей мере, на день такое же обвинение в свой адрес со стороны человека, которого они губят».
