«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica») - [20]

Но чем же красавица имярек, подрядившаяся представить Бродскому Венецию, могла так разъярить автора воспоминаний о Венеции, куда он будет возвращаться 17 раз? Какое такое преступление могло вывести из равновесия эстетствующего поэта, уже державшего премию Нобеля в кармане своего твидового пиджака («Набережная неисцелимых» была написана в 1989 году)? Может быть, Бродский отстаивал справедливость, пеняя красавице на выбор ничтожного брачного партнера? Не тот ли справедливый гнев мог подтолкнуть eго в том же 1989 году к отповеди Марине Басмановой, принявшей брачное предложение «инженера-химика»: «Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам, / рисовала тушью в блокноте, немножко пела, / развлекалась со мной; / но потом сошлась с инженером-химиком / и, судя по письмам, чудовищно поглупела».[89]

А что если анонимная венецианка все же нашла способ досадить тонко чувствующему поэту? Продолжим чтение.

«Она была действительно сногсшибательной, и когда в результате спуталась с высокооплачиваемым недоумком армянских кровей на периферии нашего круга, общей реакцией были скорее изумление и злоба, нежели ревность или стиснутые зубы, хотя, в сущности, не стоило злиться на тонкое кружево, замаранное острым национальным соусом. Мы, однако, злились. Ибо это было хуже, чем разочарование: это было предательство ткани».[90]

Кем же был этот «высокооплачиваемый недоумок»? Соперником? Но чьим соперником? «Нашего круга», коллективную злобу которого разделял Бродский? И нет ли в заключительном штрихе о «предательстве ткани» того нюанса, который напоминает выбор брачного партнера у птиц? Конечно, искать прямых ответов здесь не следует. Конфликт и его разрешение возникли в фантазии Бродского, и объяснение им следует искать – в который раз! – в работе Рене Жирара.

«В конфликте с соперником субъект меняет логическую и хронологическую последовательность желаний, чтобы его подражание не было замечено. Он утверждает, что его собственное желание возникло раньше желания соперника; а следовательно, говорит он, ответственность за соперничество лежит на посреднике. Все, что исходит от этого посредника, систематически принижается, хотя по-прежнему вызывает тайное восхищение субъекта. Посредник становится проницательным и дьявольским врагом; который пытается отнять у него самое дорогое имущество и упорно стоит на пути его самых законных амбиций».[91]

«Но что же было дальше?» – спросит читатель. А дальше воспоминание обрывается. Запаздывающая красавица в конце концов появляется и доставляет Бродского в гостиницу, подарив ему время для знакомства с Венецией и место в сердце для любви к ней.

Такова сага, помещенная на страницах «Набережной неисцелимых». Но есть другая сага, не попавшая на эти страницы. Конечно, хотелось бы узнать, что реально написал Бродский до того, как он был подвержен цензурному надзору. Но этого знания мы лишены, хотя надзор имел место не в России и не в Америке, а именно в «недосягаемой» Венеции. «Как такое может быть?» – спросите Вы.

Красавица имярек по имени Мариолина Дориа де Джулиани решилась нарушить анонимность и приподняла завесу таинственности в интервью, данном Ларисе Саенко, репортеру «РИА Новостей» в Нью-Йорке.

«Недоумком армянских кровей» Бродский назвал Мераба Мамардашвили, «с которым (признается Мариолина), клянусь вам, у меня ничего, кроме дружбы, не было. Мераб был одним из выдающихся философов советского времени, ярким собеседником, умницей, отнюдь не “недоумком”. Через Мераба я познакомилась с Александром Зиновьевым и многими другими диссидентами из тогдашней интеллектуальной элиты. И, конечно, он был грузин, а не армянин. Как не был архитектором мой муж – он был инженером и совсем не заслужил столь презрительной характеристики поэта».[92]

Но откуда мог поступить Бродскому этот заказ?

Оказывается, консорциум «Новая Венеция» (Consorzio Venezia Nova) имел полномочия делать рождественские заказы знаменитостям на работы, «воспевающие город: картины, скульптуры или эссе». Бродский был выбран в качестве такой знаменитости в 1987 году, когда президентом этой ассоциации был ставший потом сенатором Луиджи Дзанда. Прочитав эссе Бродского, он возмутился:

«Он позвал Бродского и сказал: “Вы с ума сошли, это известные венецианские люди, они подадут на вас в суд”. Бродский ответил: “Я ничего не буду менять”. Дзанда парировал: “Тогда вы не получите свои 30 миллионов итальянских лир”. Бродскому позарез нужны были деньги, и в итоге он переделал книгу. Она была напечатана в последний момент. Дзанда нервничал, проект был на грани срыва. А первая рукопись “Набережной…” – с моим именем, – до сих пор хранится у него».

Интервью закончилось рассказом о том, как Бродский терроризировал семейство Мариолины, добиваясь ее расположения. Конец был плачевным для Бродского. «Я его просто спустила с лестницы!»[93]

Глава 6 «Нет, не шотландской королевой»

Когда Ранчин представлял «вторичность» поэзии Бродского[94] как свободно выбранный «стандарт», он, возможно, опирался на прецедент. Л. М. Баткин, специалист по итальянскому Возрождению и автор книги о Бродском «Тридцать третья буква» (М., 1997), однажды помечтал об авторе, который «обоснует впечатления о Ходасевиче как одном из