Непредсказуемый Берестов - [63]

Майор Ратов шумно спустился в землянку комиссара — старшего политрука Мещерякова.

— Ну вот что, Диомид Иванович, видел я сегодня, как твой Зайцев с мальчишкой возвращался с передка. Что скажешь?

— Дмитрий Николаевич…

— Не хочу слушать! Мы договорились — пусть при кухне живет, хлеб жует. Или не так?

— Так, конечно… Но ведь…

— Никаких но! Точка! — ерепенится майор. — Если убьют пацана или я его еще раз засеку, смотри не обижайся, весь спрос будет с тебя. Я ничего не знаю. Понял?

— Понял.

— Все. Разговора не было, — и Ратов застучал сапогами по деревянным сходам.

Мещеряков улыбнулся, почесал в затылке и сказал вослед командиру:

— Хороший ты мужик, майор, но чего-то в тебе нет…

А Зайцев? А что Зайцев? Он никаких приказов не читал, знает только свою работу и знает еще, что Женька полностью на его совести и под его опекой. Сержанту всего-то двадцать один год. Он, конечно, не такой бесшабашный, как Коля Якименко или Федя Рябин. Разведчик не имеет права быть беспечным и разболтанным. Это для разведчика — смерть. Но быть добрым, отзывчивым, даже привязчивым ему никто запретить не может. Он — человек, такой же, как и все, хоть, может быть, и с большой буквы. Вот в этой букве все дело и есть. Поэтому, когда комиссар полка узнал, что мальчишка волей самих обстоятельств попал прямо к Зайцеву, он откровенно обрадовался. Таким образом, слово, данное им Урынбаеву, само собой обрело естественную форму. Но! Урынбаев говорил о неделе, о десяти днях и об отправке мальчика, в конце концов, «без лишней нервотрепки»… Как быть? Оторвать сейчас мальца от Саши Зайцева? Мещеряков чувствовал, что делать этого нельзя. Запретить ему таскать парнишку за собой. Можно, наверно, даже нужно. Но как проследить? Комиссар верил Зайцеву, но мальчишка сам может рвануть за ним. Нельзя ставить сержанта под угрозу невольного невыполнения приказа… А Ратов — уперся! И Ратов тоже прав. Ну, комиссарские обязанности! Дел выше головы, а тут еще в няньки записываться! Может быть, и впрямь посадить мальчишку в транспорт с ремонтной оптикой — и в тыл? Ладно, подождем. Еще не вечер. Это была любимая поговорка комиссара.

Если командиру и комиссару полка дел да забот без Женьки хватало под завязку, то у сержанта Зайцева была единственная забота — выполнять приказ командира взвода по выявлению и обнаружению огневых средств противника. Этого требовал штаб полка, а у штаба полка требовал штаб дивизии: развязать ему руки для предстоящего наступления, — ослабить артиллерийское сопротивление противника в полосе боевых действий… Так оно в армейской жизни и должно быть: катится приказ сверху вниз, спеша к своему непосредственному исполнителю, находит его и требует обязательно выполнения. Приказ — закон.

И вот поднимаются Саша и Женька на высокий заснеженный холм. Идут на лыжах, переступая «елочкой». Женьке раньше «елочка» не удавалась, все больше «лесенка». А теперь — отлично! Вот, оказывается, зачем лыжи-коротышки! И правда: весь век учись…

На спине у Саши рация. Она под маскхалатом, и сержант кажется еще больше и шире. Да куда больше-то?.. Куда шире?

Уже почти совсем рассвело, а они все идут. Саша ворчит:

— Кружим три часа, будь оно неладно…

Ну, наконец-то, вершина. Во, теперь совсем другое дело! Теперь отчетливо видны очертания строений, похожих на железнодорожную станцию или депо. Саша тут же ложится, и через какие-нибудь секунды рация запищала тоненьким далеким писком. Сержант надевает наушники.

— «Дон». «Дон». Я «Вега». Как меня слышишь? Я «Вега». Прием.

«Дон» ответил, наверно, что слышит хорошо, потому что Саша сразу приступил к передаче.

— Вижу цель. Квадрат «Три Б». Передвижение живой силы и техники. Огневые средства не просматриваются. Прием, — и, несколько секунд помолчав, он сказал: — Жду.

Сначала Женька увидел взметнувшийся далеко впереди взрыв и только потом услышал глухой удар… А Саша, не отрывая глаз от бинокля, выкрикивал свои «левее», «правее», «дальше», «ближе» — давал корректировку стрельбы артиллеристам на невидимые наши батареи. Еще разрыв, еще… И еще… И, наконец, Саша прокричал:

— Цель поймана! Связь кончаю.

Снаряды рвутся один за другим, и уже не различить, сколько разрывов, они словно слились воедино.

— Саш, дай бинокль. Посмотреть!

— Ты что! Смываться надо! Фашист не дурак, мы это уже проходили. Сейчас начнет шмалять по высотам…

Женька, конечно, понимает, что немцы ищут корректировщика во все бинокли. И они с Зайцевым скатываются вниз с холма, а на вершине, где они только что были, взметываются разрывы мин. Вот два разрыва по эту сторону холма — совсем близко от разведчиков… Женька вдруг вскрикивает и приседает.

— Что? — кричит Саша. — Идти можешь?

— Могу вроде…

— Бегом! Сто метров! Оторваться надо!

И вот они наконец останавливаются. В широко распахнутых Женькиных глазах испуг.

— Хлюпает, Саш.

— Чего испугался? Сейчас поглядим. Дело обычное… — бубнит Саша, а сам, видать, тоже перепуган не меньше Женьки.

Он стаскивает с мальчика валенок. Вся портянка в крови. Саша разрывает индивидуальный пакет. Снегом смывает кровь с Женькиной ноги, говорит, приглядываясь к ране:

— А где осколок-то? Чудно! Мясо чуть-чуть вырвало, а осколка нет. — Он ощупывает валенок изнутри. — Погоди-ка… Вот он! В валенке застрял, на излете был. — На сердце у сержанта полегчало. Он выколупывает из валенка узкий острый кусочек металла и отдает Женьке.