Непредсказуемый Берестов - [43]

Поэтому отъезд из Москвы, если бы не расставание с Юлькой, с тетей Дусей, был для Женьки событием, может, и не радостным, но, во всяком случае, обыкновенным. Ведь путешествовать Женька привык.

На Казанском вокзале было темно, как «у негра в желудке». Это отцовское выражение всегда смешило Женьку — он-то понимал, что в желудке у всех одинаково темно…

На стенке вагона № 9 кто-то наспех написал куском мела «Детский дом Красногвардейского района». Коротко и ясно.

И все-таки уезжать, наверно, легче, чем оставаться, думает Женька, глядя на заплаканное лицо тети Дуси, на Юльку в коротком пальтишке — ей-то и вовсе плохо: теперь девочка одна совсем осталась с больной бабушкой…

— Как доедете, напишите, — говорит тетя Дуся. — На станциях не выходите. Отстанете, кому вы тогда нужны?..

Женька и Витька молчат. Что ей ответишь? Они ежатся под холодным ветром. Витька чаще, чем обычно, шмыгает носом. Разговаривать не о чем, да и не хочется…

— Жень, — шепчет Юлька, — это тебе, — она вынула из кармашка и протягивает мальчику что-то крохотное на тонкой железной цепочке. — Талисман! Он тебя охранять должен… Давай я сама надену. Не бойся. Это просто медвежонок. Из кости сделан…

Женька сдергивает с головы шапку и наклоняет вихрастую голову.

— Я и не боюсь. С чего ты взяла?..

— Только его надо под рубашкой носить. Понял?

— Ага, — кивает Женька, засовывая медвежонка за ворот рубахи.

— Пиши, Жень, — шепчет Юлька.

— И ты. Обо всем…

— Обязательно. Только сразу адрес пришли.

Повернувшись к ним спиной, засунув руки в карманы, стоит Витька, горбясь под холодным ветром. Даже мать не пришла проводить его — не отпустили ее с телеграфа. Юлька почувствовала Витькино настроение.

— Вить! — Она сует кулачком ему в спину. — Теперь вам с Женькой свобода! — весело говорит девочка. — Никаких Юлек не будет, некому над вами командовать.

— Командирша нашлась! — Витька улыбается. — Да мы с Женькой просто поддавались. Вот! А командиры на нас еще найдутся, — добавляет Витька уже без улыбки.

Но Юлька все равно смеется. А смеяться ей не хочется. И Женька видит это. Какая она замечательная! Совсем как взрослая! Все понимает!

Тут закричали проводники: «Отправление! Отправление! По вагонам!» На перроне все задвигалось, закопошилось, и теперь стало заметно, что народу вокруг много — детей и взрослых… Заплакали женщины, запричитали… А тетя Дуся все говорит, говорит и машет пальцем перед Женькиным носом…

Лязгнули буфера. И тут Юлька схватила вдруг Женьку за воротник, неумело обняла и, ткнувшись лицом ему в щеку, поцеловала. А губы были у нее почему-то совсем мокрые. Хорошо, что кругом такая темень!

А Женька не успел… и не поцеловал…

Уже остались позади десять суток дороги. Дорогу всегда измеряют сутками, а не днями, даже не километрами. Почему так, Женька не знал.

Сколько из этих десяти суток были в пути, трудно сказать. Больше стояли, пропуская в обе стороны бесконечные эшелоны. На запад громыхали тяжелые составы — опечатанные вагоны, покрытые брезентом платформы… Танки везли все больше ночами, прямо на платформах и без брезента.

— Во силища прет! — восторгался Витька.

А Женька вспоминал слова Сени Савушкина и молчал, только думал про себя: «Пораньше бы ее, эту силищу».

Самым радостным было встречать эшелоны с войсками. В теплушках у бойцов было весело и жарко. Если позволяло время, пока составы стояли на станциях или перегонах, детдомовцы — так уж они значились — расползались по воинскому эшелону, где их обязательно угощали, кого чем, но неизменно хлебом и сахаром. Однажды Витьке в штабном вагоне от женщины-капитана досталось полплитки шоколада. Настоящего! Как до войны! Женька аж рот открыл, увидев такое богатство. Шоколад друзья не жевали, а сосали, держа каждый квадратик долго-долго под языком…

Вот так они и ехали, глазея в окна, бегая за кипятком на станциях, дежуря по вагону, подметая полы, стоя в очередях на вокзальных продпунктах… Воспитательницы были ими довольны.

Теперь на километровом столбе значилось 2131 км. Состав остановился у большого вокзала с длинными светлыми окнами, запотевшими изнутри. Снег на перроне утоптан и лежит ровным белым покровом. Мороз. Вокруг фонарей радужные дымчатые ореолы. Светомаскировки здесь никогда и не было. На привокзальных улицах светло и даже людно…

Стоит составу остановиться, как проводники начинают копошиться, бегать от вагона к вагону, кричать и требовать у своего и станционного начальства угля, дров, все равно чего, лишь бы протопить свои вагоны, где мерзнут и без того измученные пассажиры, да еще с детишками.

Вот и сейчас проводница вагона № 9 кричит, завидев идущего по перрону железнодорожника в красной фуражке, нахлобученной на шерстяной подшлемник, какие носят бойцы под касками:

— Замерзаем, начальник! У меня ребятишки! Детдом везу!

Начальник останавливается, кричит в ответ:

— Плохо небось экономите, милые!

— На десять-то суток! Вместо четырех! Разве хватит? Какая еще экономия? — не сдается горластая проводница.

Начальник подошел к вагону:

— Что ж теперь делать? И здесь еще простоите… Знаешь, милая, посылай-ка своих за пакгаузы, есть там дровишки. Только не грабьте! Все по-человечески надо…