Неправильное воспитание Кэмерон Пост - [125]

– Но разве это не эмоциональное насилие?

– Возможно, – сказал он уклончиво. – Вы считаете, что подвергаетесь эмоциональному насилию со стороны персонала?

– О боже! – Я всплеснула руками, что вполне передавало мои истинные чувства. – Вы же слышали, что цель этого гребаного места – заставить нас ненавидеть себя так, чтобы нам захотелось измениться. Нам положено ненавидеть и презирать себя.

– Понимаю, – сказал он, но я прекрасно видела, что он лжет. – Что-нибудь еще?

– Нет, я думаю, ненависти к себе вполне достаточно.

Он неуверенно посмотрел на меня, подбирая слова, потом вздохнул и сказал:

– Вы должны знать, что я записал все, что было здесь сказано, и все это войдет в официальный отчет, который будет доведен до сведения комитета. – Пока я говорила, он и впрямь кое-что отмечал в блокноте, но сомневалась, что он действительно зафиксировал мои слова, и уж точно не так, как они были сказаны.

– Хорошо. Видимо, для перемен этого будет вполне достаточно. – Теперь я ненавидела этого типа, да и себя заодно, ведь я понадеялась, что, честно ответив на несколько вопросов, я сумею что-то изменить. Хотя бы раз в жизни.

– Не уверен, что понимаю вас.

Не сомневаюсь, что он и впрямь не понял, что я пыталась ему сказать. Но правдой будет и то, что не очень-то он и старался, потому что вся его беспристрастность была напускной. Возможно, и даже скорее всего, он считал, что таким, как я и Марк, самое место в «Обетовании» или еще где похуже. И хотя я сознавала, что вряд ли смогу найти нужные слова и объяснить ему, что я чувствовала, для меня важно было попытаться. Скорее ради себя и Марка, чем ради него.

– Я хочу сказать, – продолжала я, – что, если вы сомневаетесь в том, чему вас здесь учат, во что заставляют верить, тогда вам грозят адом. Вам говорят, что вас все стыдятся и сам Иисус отказался от вашей души. А если вы похожи на Марка, то вы взаправду верите и в Иисуса, и в это дурацкое место. Но и этого мало, поскольку то, что вы пытаетесь изменить, изменить невозможно. Это часть вас, как ваш рост или форма ушей. Но подобные учреждения это не останавливает, они должны убедить вас, что вы всегда будете мерзким грешником и что это полностью ваша вина, потому что вы плохо старались. И с Марком это сработало.

– То есть персонал должен был предвидеть, что Марк сделает нечто подобное? – спросил он, снова делая пометки. – Были тревожные сигналы?

Тут я сдалась.

– Да, например, заучивание наизусть самых жутких отрывков из Библии. Это ли не тревожный сигнал?! – спросила я, глядя прямо ему в лицо с таким же пустым выражением, как и у него. – Но здесь это считается добрым знаком. Удивительно, что еще не все ученики поотрезали себе гениталии, кругом ведь столько подходящих острых предметов. Я, наверное, именно этим и займусь сразу же после нашей беседы, только вернусь в свою комнату.

Он несколько изменился в лице, но быстро взял себя в руки.

– Жаль, что вы так расстроены, – сказал он. Он не сказал «жаль, что расстроил вас». Не взял вину на себя, возможно, и правильно, ведь он ни в чем и не был виноват.

– Я расстроена. Вы верно подметили.

У него оставались другие вопросы, и он попытался заставить меня рассказать ему об эмоциональном насилии, которое я испытывала. Но в его устах это звучало глупо, словно я была маленькой плаксой, которой не по вкусу справедливое наказание, полученное из-за того, что кто-то был очень, очень плохой девочкой. Поэтому дальше я отвечала односложно. Не прошло и трех минут, как он надел на ручку колпачок, поблагодарил меня за то, что я пришла, и попросил:

– Пожалуйста, пригласите Стивена Кромса.

Так я и сделала.

Не знаю, к чему привели отчеты относительно инцидента, направленные во все эти комиссии, но в жизни «Обетования» ничего особенно не изменилось. Уволили Кевина, да и только. Его сменил Харви, шестидесятилетний бывший охранник из «Уолмарта». Харви носил скрипучие черные кроссовки, очень старомодные, и в три быстрых приема прочищал нос каждые пятнадцать минут. Если бы он поймал меня ночью в коридоре, Рик и Лидия наверняка узнали бы об этом. Кроме того, об инциденте сообщили нашим родителям и попечителям. Наверное, так полагалось по закону. Рут написала мне длинное письмо, в котором выразила свои сожаления о случившемся. Она не усомнилась в лечении, которое я получаю, ни словом не обмолвилась о том, что винит «Обетование» или беспокоится, не постигнет ли и меня сходная судьба. Родители других учеников отреагировали так же. Никто не бросился вызволять своих детей. (Не считая родителей Марка, конечно же.) В течение нескольких следующих недель мы представляли собой чуть более экзотическую стайку грешников, разнообразив рутину церковных служб в «Слове жизни». Но наша мрачная слава, которую нам обеспечила причастность к этому ужасному происшествию, довольно скоро сошла на нет, и в глазах окружающих мы опять стали группой сексуальных извращенцев.

* * *

Помню, папа говорил, что в Монтане только два времени года: зима и сезон дорожных работ. Потом я много раз слышала это и от других, но я все равно считаю, что усвоила эту истину от отца, когда была совсем еще крошкой.