Неподвижная земля - [132]

Мужчина отправился к продавцу, чтобы взять у него вставные стекла и примерить их, а еще — ключи.

— Муж говорил, ему всегда хорошо работалось за этим секретером, — неожиданно для себя сказала Валентина Григорьевна. — Много лет… Он не хотел менять его ни на какой письменный стол, даже когда мы получили новую квартиру и места стало достаточно.

— Он умер?

— Да.

Почему она спросила?.. Разве из того, что говорила Валентина Григорьевна, это не было ясно? А-а… Бывает еще, что не умирают, а уходят.

Вечером дома она рассказала Вале — секретер купили сразу же, муж и жена, вполне приличные люди. Ей легче было — знать, в чьи руки он попал. Деньги можно получить через три дня, такое в комиссионке правило. Надо будет поискать приличную шубку. Из старой Николка вырос, а шубка ему понадобится и в Алма-Ате.

Рассказывала она с подробностями, деловито, но это не могло не прозвучать как упрек. Валя виновато вздохнула и приласкалась к матери, словно вернулась на мгновение в далекое детство, когда она твердо знала, что в конце концов все обойдется и ее простят.

Валины передачи были отмечены на летучке за последний месяц. Глеб сдал фильм в Москве без поправок и должен был начать снимать новый. Это ломало им летний отпуск, но нельзя же, не успев поработать, ехать отдыхать.

На семейном совете они обсуждали, как быть с Николкой, определять или не определять в детсад.

Валя настаивала:

— Пусть будет с детьми. А то вырастет дикаренком, букой. И дома с тобой — он знает, что все ему позволено, чего бы его левая нога ни захотела.

— Но ты же вот не ходила в садик, — возразила Валентина Григорьевна. — Не было их в тех местах, куда нас заносило. И дома тебе позволялось не меньше, чем ему позволяется… А как будто…

— Да уж!.. До дикарки, до буки ей куда как далеко! — развеселился Глеб, но Валя метнула на него быстрый выразительный взгляд, и он примолк.

Все было так явно, что на этот раз Валентина Григорьевна посчитала нужным вмешаться:

— Вот что, ребята… Вам не приходило в голову — иногда чрезмерное чувство такта оборачивается бестактностью… Особенно это касается тебя, Валя.

— Меня? Почему? — сделала она невинные глаза.

— Не прикидывайся. Ты отлично понимаешь, о чем я говорю. Ну вот что ты сейчас одернула Глеба? Чтобы и он, и ты, ты сама, хранили на лицах бесконечный траур? Вы не должны говорить все время какими-то утробными голосами. Он был жизнерадостным человеком и наверняка не захотел бы, чтобы по нему устраивались непроходящие поминки.

Валя сидела, опустив голову.

Глеб обратился к ней:

— А знаешь, Валек… Валентина Григорьевна высказала то, что я и сам чувствую. В самом деле. Какая-то натянутость…

Валя решительно переменила разговор:

— Кстати, о каналах… Мама, Вера Васильевна сегодня не звонила?

— Звонила, конечно.

— И что?

— Должна еще вот сейчас, ближе к вечеру, позвонить. Когда ее Александров вернется с самыми последними новостями. Я пока пойду с Николкой погуляю, а если вдруг — Вера Васильевна, вы мне сразу крикните.

Николка почему-то никак не хотел идти гулять и с вызовом говорил бабушке и матери: «Я не собачка!..» Оказалось, девочка постарше, которая уже одна спускалась во двор, дразнила вчера Николку, что его выводят на прогулку совсем как песика из соседнего подъезда.

— Ну и что? — сказала Валя. — Этот песик очень симпатичный, одно ухо белое, другое — черное, веселый, очень послушный, и его все у нас любят.

Николка продолжал упрямо мотать головой.

Тогда Глеб у него спросил:

— А разве наша мама — собачка? А я же с ней иногда тоже хожу гулять.

Странно, но это произвело на Николку впечатление, и он согласился пойти с Валентиной Григорьевной.

Когда они остались наедине, Валя и Глеб поговорили о том, что их сегодня поразило, хоть это вообще известно, какими похожими становятся люди после совместной долголетней жизни… Ведь Валентина Григорьевна… Ведь Юрий Константинович точно так же сказал бы — о непроходящих поминках, о сверхтактичности, оборачивающейся бестактностью. И старого своего товарища он тоже называл: ее Александров, посмеиваясь над Верой Васильевной, захватившей в доме всю полноту власти.

— Еще бы! — ответил Глеб Вале. — Ты представляешь, сколько они прожили вместе? Больше, чем ты вообще существуешь на свете. Ну, это-то понятно. Но даже больше, чем я.

Он был на два года старше Вали.

— Да, тридцать пять… Я появилась у них не сразу, но весьма-весьма вовремя — в сорок втором. Отец полгода провел на фронте, но потом его снова отозвали, искать воду. И уже к тому времени была я.

— Все это очень хорошо, — продолжал Глеб, — но к словам Валентины Григорьевны действительно надо прислушиваться. Память о твоем отце — это и обводной канал, за который сейчас драка ведется. И его статьи в «Гидрогеологии»… И то, что он — живой для нас и для многих. Не только для друзей, даже и для врагов, вроде Ляпунова, — живой! Вот все это — память о нем, а не наши похоронные лица и приглушенные голоса!

— Не понимаю, зачем ты говоришь то, что ясно и так?

— Нет. Иногда без этого не обойдешься, без того, чтобы не высказать все словами.

— Может быть, и верно, — сказала Валя. — Я вот… Я собиралась сшить себе летний брючный костюм, и как-то нехорошо было заводить разговор на эту тему…