Неподвижная земля - [10]

От Рахадила я услышал то, что подтверждало мою прежнюю догадку. Во-первых, у него много всего было в жизни, о чем он мог бы вспоминать. А во-вторых, Кулекен — человек сдержанный и немногословный — считал, что поступил, как и следует поступить мужчине, и не похвалялся своим поступком.

Раха, когда ходил с Кулекеном в одной лодке на рыбную ловлю, часто миновал остров Кара-Ада. Иногда они высаживались на его скалистом берегу (воды в море тогда хватало, и там было только одно место, куда лодка могла пристать беспрепятственно, и то в тихую погоду).

В закрытой бухточке ставили сети — там хорошо ловился судак. Вся рыба шла на продажу. Сам Кулекен никакой другой еды не признавал, кроме мяса. А из напитков даже шубату[7] предпочитал трехдневный кумыс.

С мальчишкой-помощником он не очень много разговаривал… Но однажды все же вспомнил недавний — в то время всего два с половиной года прошло — случай… Он вслух высказывал сожаление, что тогда, зимой, у него не было лодки. Хотя бы такого куласа… Если бы сразу за ними поехать, удалось бы спасти не девять человек, а больше. Те, что умерли уже на берегу, может, и остались бы в живых, если бы помощь подоспела раньше. Долго все-таки он скакал до пролива. А еще пока там русский снаряжал парусную лодку, пока — в шторм — они достигли острова… А могли и опрокинуться, такая в ту ночь ходила волна.

Рахадил слушал его с открытыми во всю ширь глазами, и ему хотелось бы побольше узнать… Но Кулекен снова замолчал, а приставать с расспросами к старшему не принято. Сколько хотел сказать, столько и сказал.

Еще два года спустя на Кара-Бугазе начались более или менее постоянные работы по сбору сульфата. Одними из первых на промыслы пошли работать сыновья Алибая — Жолдас, самый из них старший, и Кульдур. А Шохай стал плотничать. У них в роду было владение ремеслом. Изделия расходились по всему Кара-Бугазу, Мангышлаку, Устюрту.

Живет такой рассказ про Тайлака — их прадеда. К нему однажды приехал человек и сказал: «Я тебе пригнал барана. Посмотри — он уже привязан у твоей юрты. Баран твой, если сделаешь мне хороший нож». Тайлак сделал нож. И то ли этот человек — заказчик — пожалел барана, то ли у него был такой уж склочный нрав, но он стал распространять слухи, что барана-то отдал самого лучшего, а нож прославленного мастера оказался никудышным. Через несколько месяцев Тайлак повстречал заказчика в знакомом ауле на свадебном тое. Сказал ему: «Дай нож». Тот дал… Тайлак одним ударом перешиб тяжелую баранью кость, которую подали с бесбармаком. Еще раз ударил — и еще такую же кость перешиб. После этого, ни слова не говоря, он пустил нож по рукам. На лезвии не было ни единой зазубрины. И тогда вое увидели — кто делает свое дело как настоящий мастер, а кто занимается болтовней, недостойной мужчины.

Братья обосновались в Сартасе, тогда это была, пожалуй, столица северных промыслов. Но Кулекен здесь подолгу не задерживался. То он встречал в песках красный отряд, в стороне форта Урицкого (бывший форт Александровский, а ныне Форт-Шевченко), и шел с отрядом до Хивы, а точнее — до Ходжейли на Амударье, откуда они уже и сами могли найти дорогу. Или — тоже проводником — уходил с экспедициями, которые в те годы стали забираться все глубже и глубже в пустыню.

В связи с одной такой экспедицией Раха назвал имя молодого Покровского. (Кстати, о нем же в разговоре с Абдыхалыком упоминал Жонеу.)

Пока что я добросовестно излагал совпадающие по разным источникам события. А сейчас будет одна версия. Но это все же — версия, а не пустое фантазирование. Основой служат факты, и те, что я знал раньше, и те, что выяснились позднее.

Кто такой Ремизов, который в книге у Паустовского зимовал на метеостанции в Кара-Бугазе и с помощью которого Кулекен добирался до острова? Кто такой Ремизов, который впоследствии вместе со спасенным матросом-большевиком, эстонцем Миллером, ушел в Астрахань, в Красную Армию?

Еще после первой поездки я написал письмо с управление гидрометслужбы Азербайджана с просьбой поднять архивы и узнать имена первых сотрудников «ге-ми» — так называют в Кара-Бугазе гидрометстанцию, которая действует и поныне.

Ответ из Баку исключал дальнейшие поиски в этом направлении. Заместитель начальника Л. А. Гаммал писал мне:

«После тщательной проверки архивных данных: станция Кара-Богаз-Гол была открыта в июне месяце 1921 года гидрометслужбой Каспийского моря. Станцию открывал т. Щербак Сергей Яковлевич. В справочных материалах наблюдения станции также помечены с VI месяца 1921 г.

…Станция расположена на восточном берегу пролива, соединяющего с морем залив Кара-Богаз-Гол. Местоположение станции не менялось со дня открытия. Судьба бывших наблюдателей нам неизвестна, а т. Щербак С. Я. погиб во время блокады Ленинграда в Великую Отечественную войну».

Июнь 1921 года, а события на Кара-Ада — это январь 1920-го. И когда Раха сказал «молодой Покровский», я поинтересовался — почему молодой? А кто был его отец?

Старый Покровский, — а может быть, и не старый, а старший, — работал в Кара-Бугазе в 1919-м и 1920 годах. К кому же, если не к нему, мог кинуться Кулекен за лодкой, когда заметил дымы над островом? Знакомство продолжалось и дальше: Покровский после гражданской войны возвращался сюда. Очевидно, он и сына сумел заразить неистребимой любовью к исследованиям, к покорению необозримых пространств, которые привыкли называть мало что определяющим словом — п у с т ы н я.