Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [171]

«Генваря 10 го [1]797 на закате солнца.

<…> Я, боже избавь, никогда против отечества» [1683].

Никогда раньше не указывал он время суток, когда написано письмо. Как видно, сердце его сокрушено и потрясена душа. Закат солнца подобен для фельдмаршала закату его жизни. Похоже, следующую за этим ночь он не спал, ибо, едва забрезжило, взялся за перо и вверху почтового листа вывел бисерным подчерком:

«11 генваря поутру Тульчин.

Сколь же строго, Г[осуда]рь, ты меня наказал за мою 55 летнюю прослугу! Казнен я тобою штабом[1684], властью производства, властью увольнения от службы, властью отпуска, знаменем с музыкою при приличном карауле, властью переводов. Оставил ты мне, Г[осуда]рь, только власть Высочайшего] указа за 1762 год (вольность дворянства) <…>

Какое благовоние от цветов Ваших! И каков Ваш контраст.

Не отлагаю, тороплюсь ехать в Кобрин…»[1685]

Обида и боль ведут его рукой, скрупулезно перечисляет полководец отнятые у него новым уставом права, которыми обладали все командующие армиями, согласно их должности, все те десятилетия, пока он служил. Все те права, которые подчеркивали исключительность их положения, того самого, к которому он так долго стремился, которое он наконец завоевал и которым так недолго пользовался. О, как же это несправедливо! Как обидно ему, поседевшему на ревностной службе, ему, израненному в боях, ему, не знавшему в служении ни единого укора совести, ни единого пятнышка на офицерской чести. Ему осталась лишь одна власть, и он иронично подчеркивает это: власть выйти в отставку по силе Указа о вольности дворянства. Вот оно – подлинное «благовоние» цветов надежды на новое царствование, источавшихся в письмах Хвостова в первые недели.

Через несколько часов все в тот же день, 11 января, Суворов пишет императору:

«Мои многие раны и увечья убеждают вашего императорского величества всеподданнейше просить для исправления от дни в день ослабевающих моих сил о всемилостивейшем увольнении меня в мои здешние кобринские деревни на сей текущий год.

Повергаю себя к освященнейшим вашего императорского величества стопам»[1686].

Герой наш уходит, но оставляет дверь открытой: о прямой отставке речь не идет, он просится в годичный отпуск, а местом выбирает Кобрин, чтобы на всякий случай быть ближе к своим войскам, если вдруг понадобится. Он знает себе цену и все еще немного надеется, что в Петербурге опомнятся в последний момент. Он равняет себя с Фридрихом II, столь почитаемым Павлом, и «решает» сравнение в свою пользу:

«Государь лутче Штейнвера не видел. Я – лутче Прусского покойного великого короля; я, Милостью Божиею, батальи не проигрывал…» [1687]

Полководец играет словами: император лучше, чем Штейнвер (прусский капитан, перешедший в 1788 г. в русскую службу в Гатчину), офицеров не видывал, а он, Суворов, лучше Фридриха II. Чувства переполняют его, и в тот же день, 12 января, в новом письме к Хвостову фельдмаршал практически обращается к императору:

«Милосердие покрывает строгость, при строгости надобна милость, иначе строгость тиранство.

Я строг в удержании здоровья [солдат], истинного искусства благонравия; милая солдатская строгость, а за сим общее братство. И во мне строгость по прихотям была бы тиранством.

Гражданские добродетели не заменят бесполезную жестокость в войсках[1688]»[1689].

Он целит в самого самодержца – и не только целит, но и пишет об этом. Какая неосторожность! И это в нашей России, где перлюстрация писем была прямой обязанностью почтмейстеров, а смелое слово – прямой уликой для обвинения.

Его письма и записки к Хвостову только отправились с оказией из Тульчина в Петербург, а оттуда, вздымаемая ледяным вихрем мертвящих перемен, устремилась на юг настоящая лютая метель официальных бумаг, грозящая погрести графа Рымникского под собой. 2 января император шлет рескрипт, требуя распустить штаб и офицеров его причислить к полкам[1690]. Правда, 5 января государь снова зовет его в Москву на коронацию[1691], но уже 13-го любимец Павла I генерал-адъютант Ростопчин шлет официальное письмо о запрещении увольнять офицеров в отпуск без императорского разрешения[1692]. Самодержец, явно недовольный тем, что Суворов нарушает новый устав, в тот же день шлет собственноручный рескрипт с выговором за это и с весьма суровой и недвусмысленной «рекомендацией» строго выполнять приказы и знать свое место:

«…Не меньше удивляюсь я, почему вы входите в распределение команд, прося вас предоставить сие мне. Что же касается до рекомендации вашей[1693], то и сие в мирное время до вас касаться не может, разве в военное время, естли непосредственно под начальством вашим находится будет.

Вообще же рекомендую поступать во всем по уставу…»[1694]

Стоит ли удивляться, что 19 января император отказывает на просьбу о годичном отпуске[1695]. Через четыре дня он шлет фельдмаршалу новый выговор за несоблюдение устава[1696], а в конце весьма многозначительная фраза:

«…Удивляемся, что вы, тот коего мы почитали из первых ко исполнению воли нашей, остаетесь последним; и как достоинство должно поддерживаемо быть времянем, то и надеемся, что вы впредь не доведете нас до сомнения в оном.