Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [173]

«Я команду сдал, как сельский дворянин. Еду в Кобринские деревни в стороне Литовского Бржеста…»[1712]

Итак, он едет в Кобринский ключ, чтобы пребывать там как «репный Фабриций»[1713]. А на страже чести и славы России встанут император Павел и пожалованные в фельдмаршалы при пароле, то есть простым высочайшим приказом, а не за выдающиеся заслуги, Репнин, Салтыков и иже с ними. Бедное Отечество наше, чего же теперь ему ожидать?

Несколько наивно полагал Суворов, что в Кобрине оставят его в покое, – не тут-то было. Сам отъезд его вызвал высочайшее подозрение, ибо уехал он не один: за ним последовали 19 офицеров его штаба, которые предпочли выйти в отставку, нежели продолжить службу при новых порядках. Кроме того, полководец сделал им выгодное предложение: так как большей частью они были людьми без состояния, то он предоставил каждому из них по небольшой деревне из состава Кобринского ключа. Однако же после ссылки фельдмаршала далеко не все из них поступили благородно и отказались, как Фридрих Антинг[1714], от предоставленного им состояния. Так началось разорение нашего героя. Но еще более опасным для него в эти мартовские дни стал слух, что удалился он со своими офицерами в деревенский приют не просто так, а для приготовления военного бунта. Мы уже упоминали о двух фразах в письмах от 6 и 10 января 1797 г.[1715], где полководец ясно дает понять, что он никогда не выступит против Отечества, то есть императора. Так вот, существует устойчивое предание, основанное на показаниях, сделанных во время следствия по делу о «смоленских якобинцах» в 1798 г. капитаном В. С. Кряжевым, о том, что А. М. Каховский, полковник Нижегородского драгунского полка, делал в те критические дни предложение Суворову взбунтовать войска против Павла I и двинуть их на столицу, но герой наш резко возразил:

«Молчи, молчи – не могу. Кровь сограждан»[1716].

Правда это или легенда, мы не знаем. Доподлинно известно, что Каховский и его друзья, среди которых был, очевидно, и его единоутробный брат А. П. Ермолов, хорошо известный в нашей военной истории, создали тайное офицерское общество в 1798 г. на Смоленщине, критиковавшее и высмеивавшее императора. По доносу их арестовал генерал-губернатор Линденер, происходивший из павловских гатчинцев, и дело закончилось ссылкой.

Между тем темные слухи весной 1797 г. циркулировали и достигли в апреле Москвы, где гуляли среди присутствовавших на коронационных торжествах. Особенно отличался в распространении их сын великого полководца граф М. П. Румянцев. Он написал новоиспеченному фельдмаршалу Н. В. Репнину, что Суворов «смущает» умы своих подчиненных и может тем вызвать самые тяжкие последствия. Как вспоминает графиня В. Н. Головина:

«Князь Репнин чувствовал всю лживость этого известия, но не мог отказать себе в удовольствии подслужиться и повредить фельдмаршалу, заслугам котораго он завидовал. Поэтому он сообщил письмо графа Румянцева графу Ростопчину. Этот последний представил ему, насколько было бы опасно возбуждать резкий характер императора. Доводы его не произвели, однако, никакого впечатления на кн. Репнина, он сам доложил письмо Румянцева его величеству, и Суворов подвергся ссылке» [1717].

Косвенно подтверждает это, не раскрывая сути дела, и граф фон Гейкинг, хорошо осведомленный о происшествиях при дворе и в свете в павловское время. Правда, он относит происки князя к 1799 г., забывая, что из-за неудачи миссии в Берлине Репнин еще 30 ноября был отставлен от службы и уехал в Москву, не заезжая в Петербург. Но суть недоброжелательства «добродетельного и христолюбивого» завистника мемуарист отметил совершенно правильно:

«Назначение это[1718] рассчитывал получить Репнин, который ввиду сего всегда старался унизить достоинства Суворова, не любимого Павлом и отставленного от службы за то, что осмелился выразить мнение, будто можно выигрывать сражения, не обременяя солдат крагами, косами и пудрою. <…> Репнин же увлекся в отношении к этому известному генералу до таких низостей, что мне и говорить о них не хочется» [1719].

Результатом этого низкого поступка явилась ссылка полководца в село Кончанское. Вот как описал эту катастрофу, разразившуюся в Кобринском ключе, П. Г. Корицкий, многолетний сотрудник нашего героя и его доверенное лицо:

«25 числа[1720] в 10 часов по-полуночи постигло нас несчастие чрез отъезд Его Сиятельства с нарочно присланным, в Боровицкие его деревни…»[1721]

Единственное, что согревало сердце старого воина во время этого тяжелого путешествия, – письмо от зятя, пришедшее в начале апреля и сообщавшее радостную весть: Суворов стал дедом, Наташа родила ему внука. Сохранилось короткое письмо к Н. А. Зубову от 8 апреля:

«Вы меня потешили тем, чего не имел близ семидесяти лет: читая, дрожал <…> Наташа, привози графа Александра Николаевича ко мне в гости, а он пусть о том же попросит своего батюшку, твоего мущину»[1722].

Особенно было приятно думать, что мальчика назвали в его честь, хотя, в общем-то, покойный свояк тоже был Александром.

Он ехал в свое новгородское поместье в сопровождении приставленного к нему для надзора в пути коллежского асессора Ю. А. Николева, снабженного императором широкими полномочиями для доставки отставного фельдмаршала недлительно и беспрепятственно к месту ссылки. Кончанское, находящееся в глубине Боровичского уезда Новгородской губернии, выбрано было самодержцем не случайно: он надеялся, что там, отрезанный от «мира», отрезанный от армии, Суворов будет безопасен, смирен и «впадет» в общественное забвение. Однако на деле вышло иное. Родное и любимое дитя сердца его милая Наташа-Суворочка проявила в эти месяцы лучшие качества своей души, столь свойственные сердцу русской женщины. Не убоявшись грозы, разразившейся над головою отца, она обратилась к императору с просьбой навестить родителя. Это было в начале июня 1797 г., тогда же послала она в Кончанское письмо: