Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [175]

«Граф Николай Александрович!

Я слышу, что Варвара И[вановна] желает жить в моем московском] дому. С сим я согласен, и рождественский мой дом к ее услугам![1740] Только Милостивый Государь мой! никаких бы иных претензиев не было, знамо, что я в немощах <…> 150 000. Боже мой! какая несправедливость…»[1741]

Но император, тешивший себя тем, что государь он правосудный, никакой несправедливости тут не видел и продолжал разорять осажденного старостью, болезнями и царской немилостью великого человека.

И вот посреди этих ударов злодейской Фортуны, казалось бы, навсегда отворотившей лик свой от несчастного, посреди безмолвия перепуганного света вдруг раздается голос, возвещающий всем слабым духом, что Суворов жив, что сломить его невозможно, что он герой и пример для подражания. Оправдывая имя свое, Г. Р. Державин в оде, обращенной к В. А. Зубову, впавшему в немилость при новом царствовании и в мгновение ока превратившемуся из главнокомандующего победоносной армии в ничто, ставит ему Суворова в пример[1742].

Недавно, в конце октября, посетил я, дорогой читатель, село Кончанское. Прошелся по тонущей в лужах под моросящим дождем дорожке старого парка, слегка отогрелся в деревянных стенах небольшого барского домика – настоящий, суворовский, приказал долго жить несколько десятков лет тому назад. Послушал, как мелкой дробью барабанит усиливающийся дождь по оконным стеклам, и как-то особенно глубоко осознал, какая же тоска была на сердце моего героя, если он умерил гордость перед силой обстоятельств.

В Институте русской литературы хранится автобиография Д. И. Хвостова, написанная им в 1821 г. для «Словаря русских писателей» Евгения Болховитинова. Сказано там об интересующем нас предмете следующее:

«В 1798 году, в начале, после многих сношений с придворными и ближними Государю, без ведома Николева, Граф Хвостов получил от Суворова письма к Императору, Императрице, благодетельной Екатерине Ивановне Нелидовой. Сии письма имели желаемый успех: в Кокшанское[1743] был послан флигель-адъютант Государев – родной племянник Суворова, Князь Горчаков с приглашением старца в столицу» [1744].

Написанное Хвостовым подтверждает письмо «портретной фрейлины» Е. И. Нелидовой к императрице Марии Федоровне, в котором просит она супругу государя содействовать возвращению из ссылки полководца[1745]. 12 февраля 1798 г. император повелел Куракину:

«Генерал-фельдмаршалу графу Суворову-Рымникскому всемилостивейше дозволяя приехать в Петербург, находим пребывание коллежского асессора Николева в Боровицких деревнях ненужным…»[1746]

В тот же день Павел I послал рескрипт Горчакову, племяннику полководца:

«Ехать Вам, князь, к графу Суворову, сказать ему от меня, что если было что от него мне, я сего не помню; что может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет поводу подавать своим поведением к наималейшему недоразумению»[1747].

Итак, император простил все, но требует быть абсолютно покорным и украсить своим присутствием блеск его благополучного царствования. Ох уж эта тяжкая государева милость.

Наш герой прибыл в столицу в самом конце февраля, и 28-го числа того же месяца камер-фурьерский журнал отметил его появление в Зимнем дворце[1748]. Все время, пока пребывал он в Петербурге, он жил в доме своего зятя, а значит, ежедневно был окружен заботами и ласками своих детей и радовался лепету подрастающего внука[1749]. Сколько пробыл полководец при дворе Павла I? Обычно авторы указывают срок в три недели, а такой скрупулезный исследователь, как В. С. Лопатин, утверждает, что Суворов уехал в Кончанское в начале марта 1798 г.[1750], то есть пробыл буквально несколько дней. Однако же камер-фурьерский журнал отмечает приглашение фельдмаршала к императорскому столу 28 февраля, 1 и 2 марта и 5 апреля[1751], а это значит, что опальный полководец пробыл в столице не менее пяти недель.

Все это время император усиленно «ухаживал» за отставным фельдмаршалом, пытаясь склонить его вновь проситься на службу. Причиной было все усиливавшееся в военной среде недовольство «реформами» в армии, и возвращение в ее ряды Суворова могло бы на время заставить замолчать критиковавших происходящее. Но уговорить полководца было не так-то легко: едва вдохнув воздух свободы, он стал увертлив и неуступчив. Еще плотнее натянув на себя всегдашнюю личину чудака и чуть ли не юродивого, он всячески уклонялся от того, чтобы «понять», с какой целью столь долго и терпеливо обхаживает его император. Замечательный историк Итальянского и Швейцарского походов Д. А. Милютин подробно изложил в своем труде бесконечные увертки кончанского затворника и бессилие перед ними императора[1752]. Кончились же его препирательства с государем совсем не так, как можно было бы ожидать, зная вспыльчивый характер последнего. Суворов был отпущен с миром, надзор был с него снят, он возвращался в Кончанское добровольно, но вполне свободным человеком.

Для любого другого такой добровольный отказ от августейшего благоволения означал бы конец карьеры и конец бесповоротный, но не таков был наш герой: сама судьба благоволила ему. В то самое время, когда почтовые лошади тянули возок с Суворовым по весенней распутице новгородских дорог назад, под сень кончанских берез, ветер надежды стал наполнять паруса французского флота, принимавшего на свой борт армию генерала Республики Наполеона Бонапарта, решившего совершить прыжок в далекий Египет и далее в Индию – страну чудес, богатства и противостоящего англичанам владыки Майсура Типусагиба.