Непобедимая - [21]
Солдаты переминались с ноги на ногу, молчали.
— Если можно, — вдруг мягко попросил Женька, — оставьте хоть одного бойца. Мне одному тяжело с орудием… Да тут еще нога… Ушиб здорово.
— Я останусь! — сбычась, сказал Чечин.
— И я, — почти одновременно повторил Веткин и пристально посмотрел на Женьку. — Может, сынок меня, старика, воевать поучит. По всему видно — артиллерист знатный… А то — всё бегом, вроде зайца…
Со стороны шоссе нарастал гул. Иногда слышался лязг железа.
— Танки! — сказал Мухин. — Подтягиваются. Скоро дадут прикурить.
Солдаты, как один, повернулись в сторону шоссе.
— Ну! — с плохо скрытой издевкой сказал Женька. — Валяйте. Таких, как вы, много уже махнуло мимо батареи. И у вас, видать, опыт есть… Вон прямо через противотанковый, за кустики… и в лесочек… Там и отдышитесь…
— Ты это брось! — резко оборвал его востроносый связист Ворожейкин. — Штыком против танка, что ли? Ерой…
Но кто-то другой возразил:
— Надо — так надо. На то и война…
— Сколько снарядов у тебя? — деловито спросил Мухин.
— Целый ящик!.. — ответил Женька.
— Моща! А патронов сколько?
— Наскреб… И немецких автоматов-шмайсеров приволок четыре. Еще шесть карабинов… гранат РГД… — Женька растопырил пять пальцев.
— Техника! — съязвил Веткин и, наклонившись к Женьке, по-заговорщицки зашептал: — Врешь, брат! Не артиллерист ты. Из музыкантов… Из капельдудкиных, значит. Вон на петлице линялый след этой… заковыки, лиры, что ли? И пальцы длинные… Не мужицкие. И говорок питерский… Веткина шиш кто обманет! Насквозь вижу…
От смущения глаза у Женьки порыжели, сделались большими.
Веткин как в воду глядел.
Женька скрыл от Мухина, от солдат, что был он воспитанником музвзвода. И зачем всем знать, что музвзвода этого давно нет и что он так же затерялся на лесных дорогах, как и этот «полк», и что он, Женька, с первых дней войны пристал к зенитчикам? «Ну и что тут зазорного — музыкант, — успокаивал он себя. — Был музыкантом — стал артиллеристом! Теперь другая музыка нужна».
— Здорово это вы! — наконец удивленно произнес он.
Веткин приложил палец к губам.
— Молчок! Могила, понял? — Надвинув огромный шлем на глаза Женьки, тихо спросил: — Мать, отец есть?
— Мама есть, — признался Женька и шепотом добавил: — А отец был да сплыл… Смычок да скрипку на память оставил…
Мухин был затянут, застегнут на все пуговицы, будто готовился не к бою, а к строевому смотру. Подводили только отросшая щетина на щеках да вконец разбитые кирзовые сапоги. Бутылочного цвета глаза его изучающе щупали бойцов. Распоряжения отдавал он спокойно, неторопливо, точно всю жизнь был командиром полка. Он приказал окопаться и занять круговую оборону. Предупредил:
— Если что, за меня остается ефрейтор Чечин Сергей. За политрука — рядовой Сажаев. Тоже солдат проверенный. Хоть и беспартийный, а подкованный…
Безрассудное мужество Женьки передалось не только Мухину, но и бойцам. Казалось, забыта была усталость, подавленность и даже явная бессмысленность предстоящего боя. Распоряжения выполнялись быстро, с какой-то лихостью. Похоже было, что солдаты, не раз видавшие смерть, старались чем-то угодить Женьке, словно искупали перед ним какую-то вину, действительную или мнимую.
И пытаясь утаить томившие их чувства, которые всегда бывают у солдат перед боем: тревогу о себе, о родных, близких, с которыми, быть может, не придется уже свидеться, — шутили по-солдатски забористо, с подковыркой.
Женька делал вид, что не слышит двусмысленных шуточек и, как подбитый воробей, прыгал между стреляными гильзами, снарядными ящиками.
— Планшет не трогайте! — сердито покрикивал он. — И бинокль положьте на место. Все это командира батареи. Я дал слово лично отдать его… его невесте… Потом здесь памятник поставим. До самого неба…
— Воздух! — гаркнул кто-то.
Солдаты задрали головы кверху.
Над станцией почти бесшумно планировала немецкая «рама».
— Корректировщик-разведчик, — важно пояснил Женька. — Высматривает, костыль. А вон и танки, глядите!
Танки, неуклюже переваливаясь, выползали из-за насыпи.
— Два… четыре… — считал Женька, прильнув к биноклю. — Квартет… Ого! Еще один…
— Приготовиться к бою! — командовал Мухин. — Гранаты зря не швырять. Танки пропускай и… в зад, в мотор.
Но удивительное дело! Танки открыли огонь не по батарее, а по пристанционному поселку. Фонтанчики разрывов взмывали вверх, оставляя после себя едко-желтый след. Вспыхнула крыша хлева. Оттуда выскочила со страшным ревом корова; обрубок хвоста ее дымился, точно фитиль. Рядом бегал старик и, пытаясь сбить пламя, хлопал по корове какой-то тряпкой.
Из-за этой коровы Женька прозевал четверку знакомых уже «юнкерсов». Они снова выходили на батарею со стороны солнца. Бомбы рвались рядом, когда ухнула Женькина пушка. Но «юнкерсы», будто остервенев, пикировали прямо на нее, заглушая винтовочную трескотню и стоны первых раненых.
Перекрывая гул и грохот разрывов, Мухин кричал:
— Слева, из лесочка, немцы! Подпускай поближе… Бей наверняка!
Вдруг один из «юнкерсов», не выходя из пике, врезался в землю невдалеке от Женькиной пушки. Оглушительный взрыв вздыбил землю.
— Вот те и пацан! — грозился кулаком в небо Сажаев. — Пригвоздил все-таки гада…
