Неожиданные люди - [90]

Пополнив запас своей эрудиции, Леня Маркин направляется в столовую, потому что время — обед.

После плотного обеда в профессорском зале включаться в научные занятия особенно тяжело. От желудка приятное тепло разливается по всему телу, мягко вступает в голову, туманит глаза, и веки Маркина грузнеют. Несколько минут он мужественно борется с дремотой, потом не выдерживает: облокотившись о стол, подпирает щеку и лоб своей широкой развернутой ладонью и, приняв позу углубленного в чтение человека, сам, пользуясь тем, что сидит спиной к сотрудникам и дверям, погружается в сладкую, чуткую дрему.

Обыкновенно стук двери или громкий вопрос мгновенно выводит его из сонного забытья. Леня вздрагивает, шелестит для вида страницами и, чувствуя, что не додремал, вновь закрывает глаза.

Никаких угрызений совести за такое времяпрепровождение Леня Маркин не испытывает, так как убежден, что не вздремни он эти несколько минут, не приведи себя в нормальную форму, производительность его труда резко бы упала, и ему, конечно, трудно возразить. В самом деле, чуточку вздремнув, он ощущает необычайный прилив энергии и, бодро поднявшись, «дозором обходит владенья свои»: поинтересуется у ребят результатами экспериментов, подискутирует с ними по этому поводу, даст «цэу» о направлении дальнейших исследовании и отправляется взглянуть, чем занимаются лаборантки.

Лаборантки Лени Маркина — молодые девчонки, студентки-заочницы. Они ценят шутку и веселое словцо, и шеф никогда не упускает случая позубоскалить с лаборантками, тем более что среди них ведь есть и хорошенькие, а Леня Маркин любит красоту. Взглянув затем в окуляр микроскопа на структуру клетки какого-нибудь гибридного злака и полистав рабочие журналы, он уходит к себе, с удовлетворением сознавая, что нравится помощницам. И он им действительно нравится демократизмом и благодушием, и они вовсю используют его доброту, без конца отпрашиваясь по своим делам… За глаза они ласково зовут его Ленечкой…

Так протекает его время и, наконец, приближается к четырем часам, роковым для Лени Маркина. В оставшиеся два часа мозг его отказывается воспринимать монотонные хитросплетения научных текстов. С тоской поглядывает он на стрелку часов, почти остановившуюся, и просто не знает, что делать и как убить эти два злополучных часа. Он сидит и размышляет: «Ведь научно доказано, что умственный труд утомительней физического. А раз так, то, значит, рабочий день ученого должен быть часа на два короче, ну хотя бы на час… Нет, восемь часов — это уж слишком!..»

Не знаю, во что бы превратили Леню Маркина два этих часа отсидки, если бы научная работа не была переплетена с системой административной и общественной деятельности, благодаря чему институт только и может называться «слаженным механизмом», и поэтому, по меньшей мере через день, во второй половине случаются мероприятия: всякого рода собрания, совещания, заседания и вызовы к начальству, — они-то и приходят на выручку Маркину, который, в принципе, хотя и противник административщины, но в данном случае не без удовольствия спешит на них, чтобы иметь приятную возможность переключить внимание с утомленного зрения на слух.

Тут следует заметить, что, пожалуй, единственным мероприятием, имеющим прямое касательство к науке, с уверенностью следует назвать заседание секций ученого совета, и тем не менее на них-то Леня Маркин идет без всякого энтузиазма, потому что научный вес его гораздо скромней, чем общественный, а если ему предстоит еще выступить там с отчетом, то он предпочел бы лучше промучиться за столом два последних часа. Дело в том, что в глубине души Леня Маркин самолюбив, и его легко ранят дотошные, а иногда до невозможности придирчивые коллеги своими бесконечными вопросами, от которых он с таким трудом отбивается… Но Леня Маркин человек отходчивый, и наутро он уже не помнит неприятных перипетий.

Если же мероприятий не предвидится и его предоставляют самому себе на два последних часа, то ничего ему не остается, как повторить свой дружеский вояж по институту…

Правда, в иной день ему случается вообще не думать о времени. То выпадет возможность поехать с утра в другой институт — и тогда он с обеда свободен, то вызовут за чем-нибудь в академию, то пригласят послушать защиту диссертации, а то — конечно, это редкая удача — Леня Маркин едет оппонентом на защиту…

Защита, где Маркин выступает в роли оппонента, и непременный после этого банкет — настоящий праздник для него, и он готовится к нему заранее, за целую неделю ощущая радостный подъем от предвкушения удовольствий. Он извещает об этом радужном событии жену, друзей, коллег, с веселой оживленностью рассказывая, где и кто защищается, и когда произносит имя первого оппонента, видного ученого, профессора, доктора, и прочая, и прочая, то весь сияет простодушным упоением, и не позавидовать ему в ту минуту просто нельзя.

Наконец желанный день настает. Леня Маркин надевает снежно-белую французскую сорочку с твердым, отлично пригнанным к его массивной шее воротничком, повязывает черный с красноватой искрой галстук, облачается в черный парадный костюм из тонкой английской шерсти, натягивает на ноги носки-эластик, точно такой же расцветки, как галстук, надевает модные голландские штиблеты, отливающие черным лаком, — и он готов. Остается только еще раз взглянуть на себя в трюмо, причесаться, заложить в нагрудный кармашек сложенный вчетверо мерсеризованный платок, с таким расчетом, чтобы сверх кармана оставить узкую, контрастную на черном фоне полоску белизны, и можно звать жену; а услышав от нее: «Хорош, ладно уж…» — отправляться. Такси, заказанное диссертантом, ждет его.