Неожиданные люди - [7]

— Ну, что притихли? — Шугаев улыбнулся. — Мы ведь не на поминках. Звонил Гребенщиков… Ничего, я думаю, все обойдется. Продолжим?

Когда, закончив совещание, он отпустил коллег, врач-пищевик Тая Чалова, за свою настырность прозванная в пищеторге Банным листом, проходя мимо стола Шугаева, спросила.

— Кажется, вы все еще надеетесь одолеть Гребенщикова?

Шугаев усмехнулся:

— Грешен, Таисия Степановна, надеюсь…

— Ну-ну. — Она посмотрела на него, как смотрят на изобретателей вечного двигателя, и пошла к дверям, резво стуча каблучками…

Ответить Чаловой «надеюсь», внушить себе, что он готов к каким-то исключительным, действенным поступкам, было просто, но искать путей, ведущих к верному успеху, и чувствовать себя беспомощным перед слепыми силами обстоятельств — это было мучительно…

Он посидел, немного успокоился и стал подписывать бумаги. Подписал, выключил вентилятор и, захватив папку с документами, вышел.

В приемной, близоруко щуря глаза, шлепала на машинке Вика. Шугаев по привычке ласково улыбнулся ей, отдавая папку, сказал:

— Я на цементный. — И обычным своим неспешным шагом пошел по коридору, где запах конторы перебивался запахом больницы, а на белых дверях мелькали таблички: «Лаборатория», «Без халата не входить», номера кабинетов…

Улица дохнула на Шугаева жарой, ослепила синью раскаленного неба, жирным блеском асфальта. Город задыхался от жары. Асфальт тротуара плыл под ногой. Листья акаций и тополей съежились от зноя, тень от них пепельно-жидкая, не тень, а призрак.

«Не забыть позвонить в горкомхоз, — подумал Шугаев. — Опять не поливают…»

На трамвайной остановке несколько осовелых от жары пассажиров смотрели влево, откуда, сверкая стеклами и красно-желтым лаком вагонов, выворачивал из-за угла трамвай. Сухо шипя дугой, он подполз, пахнув на людей нагретым железом и краской, со стуком распахнул двери. Но и внутри, хоть было и малолюдно, держалась такая же духота. Левый ряд скамеек был накрыт слабой, дымчатой тенью. Шугаев сел в этой тени и стал смотреть в окно на мелькание встречных машин, на облитые солнцем фасады монотонно-панельных домов, проплывающих мимо, смотреть и думать все о том же…

Цементный находился на окраине, за поселком «самстрой», в пяти-шести минутах ходьбы по каменно усохшей тропе, пересекающей чахлый, безлиственный березняк. Но сейчас, пока Шугаев с чувством какого-то смутного беспокойства шел по свинцово блестевшей на солнце тропе, несколько этих минут показались ему бесконечными, и он все ускорял и ускорял шаги и на пригорок, за которым открывался цемзавод, почти взбежал. То, что он увидел, ошеломило его: завод, окутанный облаком пыли, работал!

— Проклятье! — вырвалось у Шугаева, и он припустил трусцой. Зачем он бежит и что собирается сделать, он не знал, но продолжал бежать, и в такт его спотыкающейся побежке в правом кармане пиджака звенела мелочь.

Начальника цементного он приметил издали, у траншеи с песком, где, задирая вверх тяжелый кузов, противно выл мотором тупорылый МАЗ. Примостясь к его крутому крылу, начальник заполнял шоферу путевку.

— Что же вы делаете?! — хриплым, задыхающимся голосом закричал Шугаев, но слова его потонули в реве мотора.

Глаза Шугаева в нетерпении забегали от начальника, за писанием не замечавшего его, к медленно опрокидывающемуся кузову самосвала. Он видел острое, костлявое плечо, обтянутое пропыленным пиджаком, кудлатые, насупленные брови, все его небритое, усталое лицо и, внутренне остывая, чувствовал, что излиться возмущением не сможет перед этим человеком. И когда, вслед за ухнувшей лавой песка, оборвался рев самосвала, он уже совсем не так, как собирался, сказал с деликатной укоризной:

— Как же это, а? Кто же позволил?

Начальник сердито оглянулся, но, встретившись со взглядом Шугаева, промолчал.

Повторить вопрос Шугаеву помешал шофер, нескладный, краснолицый парень, выскочивший из кабины. Залихватским жестом сдвинув кепку на затылок, он наигранно-весело сказал:

— Як Петрович, прибавь пару рейсиков!

— Сейчас разбегусь, — буркнул Яков Петрович, отстраняясь от крыла, и протянул ему путевку.

— Да ты глянь, по скольку я вожу, — просительно-нагловато тянул шофер. — Я же по пять ковшей вожу вместо четырех!

— А сколько раз недогруз привозил? — прищурил глаз Яков Петрович.

— А что, я виноват? Экскаваторщики халтурят…

— Не морочь голову. Возьми путевку.

— Ну прибавь хоть один, — все не унимался шофер.

— Да что ты пристал-то? Девка я тебе, что ли! — Начальник бросил путевку на крыло и пошел прочь.

Парень матюкнулся сквозь зубы и, схватив путевку, прыгнул в кабину, яростно блеснув глазами. С треском бахнула дверца, взвыл мотор, и самосвал укатил, подпрыгивая на колдобинах.

Шугаев побрел за Яковом Петровичем, который, словно позабыв о нем, шел без оглядки, мелькая рыжими рассохшимися сапогами. Войдя в косую тень транспортерной галереи, он вдруг остановился и с резкостью, с которой отвечал шоферу, кинул:

— Мне приказали снять пломбы — я снял! — Он выхватил из кармана пиджака скомканный нечистый платок и, горько морщась, стал утирать усеянное потным бисером лицо и жилистую шею. — Ну и штрафуй! Штрафуй меня! — выговорил он с ожесточением, пытаясь сунуть платок куда-то мимо кармана. Запихнув его, наконец-то, в карман, он достал пачку «Беломора», чиркнул спичкой и тяжело задымил. — Думаешь, я молчал?.. Да только начальству доказывать — все равно что против ветра… плевать! А была бы моя воля, — он исподлобья покосился на грохочущий в пыльном тумане завод, — давно бы бульдозером снес эту рухлядь к чертям собачьим!..